Умом-то с Иваном он, а сердце иного требует. Жаль ему равно всех сыновей.

Все одно что пальцы они на руке — есть и большие и малые, сильные и слабые, а ни один не отрежешь: все одинаково больно, да и Марьюшка за деток вступаться будет.

Солнце садиться начинало уж, когда Москва их со звоном встретила, но не было в сердце Василия Васильевича полной, светлой радости, как ранее, — покоя в душе его не было. Еще за городскими воротами обнял отца Иван, и это тронуло великого князя до слез.

— Надежа ты моя верная, — сказал он, целуя Ивана, — будет Русь за тобой, как за каменной стеной…

Потом, в Кремле уж, в хоромах княжих, обнял он сноху свою, поцеловал внука Ванюшеньку, сыновей всех и дочку Аннушку, но был молчалив, хотя и весьма ласков.

— Недужно мне что-то, — молвил он только и велел Васюку вести себя в опочивальню.

Пошла с ним под руку встревоженная и печальная Марья Ярославна. Когда остались они одни в опочивальне, Василий Васильевич крепко и нежно обнял свою жену и вдруг заплакал, как ребенок, всхлипывая и вздрагивая плечами.

Марья Ярославна оцепенела вся от страха и боли душевной. Вспомнилось ей, как плакал он так же вот после ослепления, при первом свидании с матушкой Софьей Витовтовной. Не понимая, в чем дело, она вдруг как-то почуяла ясно, что надвигается на нее тяжелое горе.

Она обнимала и ласкала мужа, как малого сынка своего, и сама обливалась слезами. Наконец Василий Васильевич успокоился, тоска и ужас отошли от него. Он будто перешагнул через жуткую пропасть, как через неизбежное, и покорился этому неизбежному.

— Все в божьей воле, Марьюшка, — заговорил он, наконец, тихо и медленно. — Так положено роду человеческому от господа. Из жизни сей переходим мы в жизнь вечную…

Она громко заплакала и, заглушая рыдания, прижалась лицом к груди его. Он стал гладить ее волосы и, когда Марья Ярославна затихла, молвил:

— Духовную хочу яз составить, Марьюшка, отказать всем, кому что, из вотчин своих и тобе, люба моя…

Марья Ярославна сразу встрепенулась, как птица на гнезде своем.

— Меньших-то не обидь, Васенька, — торопливо заговорила она, — дабы зла у них не было против Ивана…

— Тобе, Марьюшка, откажу яз Ростов Великий, но с тем токмо, дабы князи ростовские при тобе ведали то, что и при мне, великом князе. И Нерехта — тобе. Куплю же мою, градец Романов и Усть-Шексну, тобе в полную собственность.

— Ништо без тобя, Васенька, мне не надобно. Ты о детях-то подумай, Васенька. Как решил ты?

— Ты знаешь, что Иван сказывает. Не захочет он уделы множить и смуту чрез них сеять. Ведь Иван- то не о собе думает, а гребта его о государстве, о всей Руси. Прав он, Иван-то, и наш владыка Иона так же мыслит…

— А кто из деток-то наших против Ивана может, — ласково и нежно молила Марья Ярославна. — Кто его осилит? Крепче он бабки своей…

— Слушай, Марьюшка, — перебил ее Василий Васильевич, — ведь даже брата твоего, Василья Ярославича, удел мы взяли. Ведь и он против нас зло замышлял. Посему надобно великого князя вельми укрепить. Дам яз Ивану: великокняжение с жребием моим на Москве и села Добрятинское и Васильцево.

В удел же ему дам: Коломну, Володимер, Переяслав, Кострому, Галич, Устюг, Вятку, Суздаль, Нижний Новгород, Муром, Юрьев, Велику Соль, Боровск, Суходел, Калугу, Алексин и села московские…

— А другим-то что? — ахнула, всплеснув руками, Марья Ярославна. — Почитай, все отдал ты Ивану!..

— Хватит и другим, Марьюшка, — продолжал Василий Васильевич. — Юрью дам яз: Дмитров, Можайск, Серпухов, Медынь и Хотунь…

— Андрею-то что?

— Андрею большому: Углич, Устюжну, Рожалов, Кистьму, Бежецкой Верх и Звенигород. Борису: Ржев, Волок и Рузу…

— А меньшему Андрею и давать-то более нечего…

— Ему дам Вологду с Кубеной и Заозерьем…

— Куда ты его, Васенька, заслал? Почитай, к самому Студеному морю…

— Опричь того, дам ему добрые костромские волости…

Василий Васильевич побледнел вдруг от усталости и, отерев пот с лица, тихо молвил:

— Изнемог яз, Марьюшка! Принеси-ка мне чарку водки двойной и вина дряжского да рыбы провесной жирной, а к ужину прикажи гуся или баранины жирной. Новгородский владыка на сем настоял и для-ради болестей моих от поста ослобонил…

Когда Марья Ярославна пошла к дверям, Василий Васильевич нежно добавил:

— Токмо ты сама, своими руками, принеси мне все сюда…

После трапезы заснул Василий Васильевич и отдыхал с дороги до самого вечера. Только незадолго перед ужином, не вставая с постели, позвал он к себе Ивана.

Уходя из своих покоев, сказал Иван княгине своей Марьюшке с грустью:

— Слаб и печален батюшка-то наш… Изнемог он в пути-то. Сама видела, что, когда приехал, лицом на мертвеца походил. Все сие тяжко и горестно вельми. Сиротеем мы с тобой. Бабки вот нет, мать твоя давно померла. Ныне вот и отец и митрополит вельми недужны.

Обернувшись, увидел он Марьюшку всю в слезах, нежно привлек ее к себе и ласково шепнул в самое ухо:

— Зато явился к нам новый гость на землю, наш Ванюшенька…

Марьюшка улыбнулась сквозь слезы и крепко поцеловала мужа.

— Надоть Ванюшеньку кашкой покормить, — спохватилась она и пошла поспешно в детский покой.

Иван проводил ее ласковой улыбкой и, печально вздохнув, пошел к отцу в его опочивальню.

Василий Васильевич все еще лежал в постели, но вид у него был лучше.

Лицо его не было уж таким безжизненным, но и румянец, горевший теперь пятнами на щеках отца, тоже не радовал. Это сильно встревожило Ивана. Мать сидела рядом с ним, и в больших темных глазах ее были печаль и тревога.

— Недужно мне что-то, сыночек, — сказал Василий Васильевич, пожимая ласково руки сына, — а все же хочу тобе поведати, как Новгород нас принимал…

— Не утруждай собя, государь, — возразил Иван, — при недуге своем.

Наиглавное-то все от вестников твоих мне ведомо. Отдохни пока, а вот приедет Юрий из Пскова, соберем мы думу втроем да призовем Басёнка, обоих дьяков и подьячего Федора Василича.

— Ин будь по-твоему, сынок, — согласился Василий Васильевич, — токмо одно тобе поведаю. Не гадал яз и не чаял, что грызня такая в Новомгороде у всех промеж собя, а наиболее против господы. Прав ты, Иване, во всем насчет трещины-то. Токмо еще там злоба есть: вся господа против Москвы и воровство нам готовит, — с поляками, папой и с татарами они заодно.

— Верно, — подтвердил Иван, — из Казани лазутчики наши, а из Дикого Поля — касимовы сказывают, что с Польшей и с Ордой еще боле у них гоньба вестников. Но и сие мы, по приезде Юрья, рассудим все вместе. Разведаем мы, какой и куда корень Новгород пущает, а как время придет, враз все их и вырвем. Ты вот лучше повестуй, что там злодеи наши деяли, как против тобя замышляли…

Василий Васильевич рассказал сыну о торжественной встрече, о пире в Престольной палате, о двоедушии новгородцев. Когда же поведал он, как нежданно зазвонил вечевой колокол, повалили слуги и холопы бояр из господы, а с ними наймиты всякие из пропоиц и грабителей, Иван угрюмо насупил брови и молвил сурово:

— Время придет, отымем у них мы игрушку сию.

Слушая отца дальше, Иван одобрил и все предосторожности Юрия и Басёнка, особенно же уменье дьяка Бородатого влиять на черных людей в пользу Москвы. Василий Васильевич рад был этому и воскликнул: