Коломны.

— Государь, — сообщил вестник, — князь Юрий повестует тобе: «Татарове, ништо же не успев пред Переяславским градом, отступили от него со срамом, ушли в Поле. Мы же, воеводы, все по приказу твоему, нигде с ними не бились, дабы они не сведали о малости сил наших и не напали бы снова на нас».

В тысяча четыреста шестьдесят первом году, в самом конце зимы, февраля одиннадцатого прибыли из Твери гонцы с вестью, что десятого февраля скончался великий князь тверской Борис Александрович.

Когда Иван и Марья Ярославна с осторожностью объявили об этом Марьюшке, она, всплеснув руками, обняла крепко свекровь и навзрыд горько заплакала. Иван переглянулся с матерью и молвил ласково:

— А ты, Марьюшка, съезди на похороны-то, простись с батюшкой…

— И то правда, — подхватила Марья Ярославна, целуя и лаская сноху, — поеду-ка и яз с тобой, и Ванюшеньку возьмем. Возок-то у нас теплый, а внуку-то уж третий годок. Не будет ему вреда, Марьюшка.

— Яз, матунька, — продолжал Иван, — гонцов пошлю в Тверь и прикажу через них во всех попутных градах и селах коней для вас доржать наготове.

Крепкую стражу дам и отпущу с вами Илейку. Дороден еще старик-то и во воем услужить может. Нам же тут с отцом и Данилушка и Васюк все, что будет надобно, то содеют…

— А мы борзо домой возвратимся, — успокаивала Марья Ярославна сына, — ведь мы на третий день в Твери будем. Дороги же, бают, сию зиму добрые. Мы через Клин поедем на Шошу, а там по Волге-то до Твери рукой подать…

— Прикажу яз начальнику стражи, — заметил Иван, — дабы всех коней наших в Черном оставил, а на свежих гнал бы до Пешкова. Там ночевать будете. Со светом поедете на свежих конях чрез Клин в Шорнов и там заночуйте, а с рассветом — до Шоши. Потом по Волге до Лисич, а к вечеру и в Твери будете…

Марьюшка, слушая все эти расчеты, успокоилась и сидела рядом с Марьей Ярославной, положив ей голову на плечо и закрыв глаза.

— Так вот, матунька, — продолжал Иван, обменявшись улыбками с матерью, — утре и отъезжайте поране, Ванюшеньку токмо берегите.

Он поцеловал Марьюшку, чуть улыбнувшуюся сквозь слезы, и вышел. Его волновало и трогало горе Марьюшки, глубокое и острое, но в чем-то детское, и он нарочно напомнил ей о Ванюшеньке, чтобы к новому в жизни направить, новой радостью скорбь утешить…

Войдя к себе в опочивальню, застал он тут Илейку, прибиравшего покои его. Старик, заметив печаль в лице государя, вопросительно поглядел на него. Иван молвил ему вполголоса:

— Преставился великий князь тверской Борис Лександрыч.

Илейка перекрестился.

— Царство небесное, — сказал он и быстро добавил с тревогой: — Княгиня-то твоя знает?

— Знает, — ласково ответил Иван, — утре с государыней в Тверь отъедут. И ты с ними, Илейка. Как меня и Юрья с Васюком вы хранили, когда детьми мы были, так ныне, молю тя, храни моего Ванюшеньку…

Прослезился старик, бросился целовать руки Ивана и радостно забормотал:

— Иване, мой Иване. Да сын-то твой милей мне внука родного…

Иван улыбнулся и, прервав излияния старика, продолжал:

— Тобя ж, Илейка, да Васюка яз сам за родных почитаю. Но будя о сем.

Иди к старой государыне, а наперед того пришли ко мне Федора Василича…

Курицын пришел незамедлительно и со многими вестями. Он сообщил Ивану, что от лазутчиков и от купцов русских есть из Казани вести, что между мурзами и биками распри идут, даже и среди карачиев разногласие. Сам сеид замешан в этой смуте…

— Одни хотят мира с Москвой против Золотой Орды, а другие за союз с Ордой и Польшей против Москвы, — сказал Федор Васильевич.

— Кулак им показать надобно, — проговорил Иван, — но ране вызнать точней, кто за нас и кого еще можно там купить, а кого остерегаться. Идем с государем о сем думу думать. Государь все повадки их ведает, как истинный татарин, — закончил Иван. — У меня же думы наиглавно о Новомгороде. Нельзя на рубеже с ворогами иноземными двери отворенными доржать. Тщусь все яз, как бы те двери на замок запереть покрепче, дабы всякое зло на Русь не проходило ни от круля польского, ни от папы римского, ни от магистра ливонского…

— Да, государь, — воскликнул дьяк Курицын, — идут через Новгород всякие злоумышления да хитросплетения от ворогов иноземных и в Золотую Орду, и в Казань, и к ногаям, и к нашим удельным. Все зло через дверь сию окаянную…

Иван сурово сдвинул брови и сказал:

— Чирей для нас сей град, Федор Василич, — от него все тело болит…

На восьмой день после отъезда Марьюшки со свекровью в Тверь к самому концу обеда к Ивану вбежал Данилушка.

— Едут, — радостно восклицал он, — едут государыни наши!..

Иван наскоро оделся и, сопровождаемый всеми дворскими слугами, поспешно вышел из хором, спустившись с красного крыльца.

Возок с княгинями, медленно проезжая двором, приближался к княжим хоромам. Вот он уж у красного крыльца. Иван сам отворил дверки возка и помог матери выйти.

— Ну, сыночек, слава богу, доехали мы подобру-поздорову, — сказала она, перекрестившись, и поцеловала Ивана. — Как здравы отец и детки мои?

— Здравы все. Почивать легли после обеда…

— Слава те, господи, — облегченно вздохнув, молвила Марья Ярославна. — Ну, пущай их спят. Яз у тобя обедать буду.

Следом за свекровью легко выскочила из возка Марьюшка, повисла на шее мужа и, целуя его, радостно восклицала:

— Вот яз и дома, Иванушка! Вот и дома!..

Согнувшись, вылез из возка рослый Илейка. На руках его был спящий Ванюшенька.

— Будь здрав, государь, — молвил старик и, обернувшись к Марьюшке, спросил: — Дите-то прямо к тобе в опочивальню нести прикажешь, государыня?

— Мамке отдай. Токмо не разбудили бы его! Пусть тихохонько разденет и в постелю уложит…

Живо оборотясь к Ивану, она, в ответ на вопрошающий взгляд его, добавила:

— Здоров он, Иванушка, токмо последнюю ночь плохо спал. Ночью мы ехали, домой спешили…

Иван весело улыбнулся и под руку повел мать вверх по лестнице…

Прошли прямо к столу в трапезную Ивана. Утомленная Марья Ярославна молчала, но, поглядывая на сияющее личико Марьюшки, иногда ласково улыбалась.

Марьюшка радостно щебетала без перерыва, — как весенний ручей, журчала.

— Не то все в Твери-то, что было, — говорила она. — Будто в хоромах там все враз малым стало. Даже окна будто ниже стали в моем детском покое.

Ране-то чудилось мне не знай как высоко они…

— Яз тя помню, — сказал Иван с улыбкой, — какой сама ты была. Чай, тогда тобе и скамьи и лавки высокими казались?

Засмеялась и Марья Ярославна.

— Вот какой сама ты была, — промолвила она, показывая рукой высоту наравне со столом…

Настроение Марьюшки вдруг переменилось, на ресницах повисли слезы.

— Ты что? — спросил ее Иван.

— Ба-атюшку жа-алко, — проговорила она и заплакала.

Иван передвинулся на скамье ближе к Марьюшке и обнял ее. Она прижалась лицом к его груди и затихла. Марья Ярославна, встав из-за стола, перекрестилась и, зевнув, сказала:

— Ну, сынок, притомилась яз с пути-то. Пойду деток погляжу да посплю малое время…

Когда свекровь вышла, Марьюшка обняла Ивана и прошептала ему в ухо:

— А яз к тобе отдыхать в опочивальню пойду. Без нас Ванюшенька крепче поспит. Мамка за ним