Алонзием Осиповичем. Третий был в отъезде, но жена его Марья Кондратьевна была с ними. Нас оставили обедать; обедало еще несколько посторонних знакомых. После обеда хозяева показали нам свою сирпинную фабрику, которая работала эту материю, и дела их тогда были в самом цветущем состоянии. Потом мы отправились по городу и на пристань, где целый день кипела самая оживленная и шумная деятельность. По их желанию этот вечер, как и все другие, пока мы жили в Саратове, провели у них. Все дамы играли на фортепиано и обе сестры пели, и мы весь вечер наслаждались их пением, иногда присоединялись к ним в припевах одного, еще тогда нового для нас романса: 'Ты не поверишь, как ты мила', что вполне могло и должно было относиться к этим поистине милым дамам. Давно уже не слыхав музыки, которую мы страстно любили, отвыкнув в Сибири от дамского общества, понятно, что этот и другие вечера у них были для нас очень приятны.
Анна Ивановна была хорошо знакома с губернаторшей Екатериной Ивановной Бибиковой, родной сестрой наших несчастных товарищей Муравьевых-Апостолов. Один (Сергей) умер на виселице 13 июля 1826 года, другой (Ипполит) застрелился, а третий был на поселении в Ялуторовске, которого мы видели проездом и который ныне живет в Москве. Она знала от Анны Ивановны, что мы должны были проехать, и просила известить ее, когда мы приедем, чтобы видеться с нами. На другой же день она прислала за нами экипаж, приняла нас как родных, — так и мы смотрели на нее; все родные товарищей наших также были родные и нам, — так крепко связала нас общность идей, участи и братская любовь. Много было пролито ею слез, при разных тяжелых и горьких воспоминаниях; сколько расспросов о житье оставшегося брата, о том, как он переносит свое заточение, и прочее. Она не знала, как выразить нам свое сочувствие; угощала нас, сама накладывала кушанья за завтраком, а узнав, что мы курим, приказала подать трубки. Так как нам странно казалось курить при ней и мы отказывались, помня, что в наше время при дамах еще не курили, то она непременно требовала, чтоб мы курили, уверяя, что теперь все это изменилось, сами дамы и девицы курят и что это везде принято.
Простившись с нею с искренним и самым горячим родственным чувством, мы, провожаемые ее добрыми желаниями, в ее же экипаже, отправились к Шехтелям, где нас ожидали к обеду. Так как мы решились плыть рекой до Астрахани, то после обеда отправились с Алонзием Осиповичем на пристань, где нашли хозяина большого дощаника, плывшего в Астрахань, и условились с ним. Проведя последний день в этом милом обществе, мы на другой день простились с ними, не скрываю истины, простились с грустью. Взаимная симпатия в короткое время сблизила нас и обратилась в дружбу, которая продолжалась потом по возвращении нашем с Кавказа в течение многих лет. Теперь уже многих лиц из этих семейств не стало, и в живых остается одна Анна Ивановна с дочерью, тоже вдовою; но дружба к ним в моем сердце жива до сей поры, как будет всегда.
Дождавшись, когда наши гребцы, которых было десять, по пяти в смене, запасли себе хлеба, пшена, масла и прочей провизии, поместились у весел, а хозяин, он же и лоцман, на корме, мы вошли в свою лодку.
Саратовская пристань еще и в то время, то есть в 1840 году, представляла очень оживленную картину. Пропасть народа суетилась всюду. Одни приготовлялись плыть, другие их провожали; возгласы, прощания, крики разносчиков, стук молота, тресканье рабочих — все это разносилось в воздухе каким-то неопределенным гулом. Тут было видно множество судов всякого размера. Первое место тогда занимали так называемые расшивы, подымавшие груз до 18000 пудов. Этот род судов показывает некоторые мореходные притязания. На них есть одна большая, со смоленым такелажем, мачта; в корме есть каюта, наподобие какой-нибудь корабельной каюты, только без претензий; один огромный парус внизу и небольшой топсель вверху. Нижний парус так велик, что его ставят безопасно только в небольшой ветер, а если ветер засвежеет, то его чрезвычайно трудно убирать с такими первобытными приспособлениями, какие существуют на этих судах. Другие волжские суда носили разные названия: косные, карбасы, шитики, тифинки, мокшаны, осланки, дощаники большие и малые и прочие. Они имеют и мачту, но такелаж не смоленый. Большие вмещают от 10 до 11 000 пудов. Суда, плывущие вниз по Волге, довольно скоро совершают свой путь. При обыкновенной погоде из Саратова в Астрахань поспевают в неделю, а при хорошем ветре — в пять дней и менее. Вверх по реке расшивы тянутся или бичевой, или завозами.
На дощанике для нас отгородили в корме место и сделали навес от солнца и дождя, и тут мы могли сидеть очень покойно и, сидя, спать.
Хозяин дощаника, он же и кормчий, был молодой человек лет тридцати пяти, белокурый, с голубыми выразительными глазами и с умной физиономией. Одетый в легкое полукафтанье, перетянутый шелковым кушаком, в круглой с маленькими полями шляпе, в полосатых шароварах, стройный и красивый, он имел вид истинного лоцмана волжского типа. В течение нашего плавания мы, судя по нем, убедились, что волжские лоцманы знанием своего деда и сметливостью не уступят своим собратьям норвежским и английским лоцманам, правда, что тех арена — океан.
Когда же мы вышли из среды судов, стоявших у берега, на середину реки, по команде лоцмана: 'Молись Богу' все сняли шляпы и произнесли краткую молитву, конечно, самую искреннюю, в которой каждый поручал себя хранению Всеблагого Промысла, затем весла упали на воду, и берег побежал от взоров. Долго еще нам виднелся Саратов со своими домами, церквами и лесом мачт, но наконец все это слилось в одну массу и потонуло.
Странническая жизнь, не только произвольно избираемая, но и невольная, все же имеет и свою прелесть. Сколько встречаешь людей, которых полюбишь всем сердцем, которыми бываешь любим взаимно, среди которых жилось так отрадно, так полно и приятно! — а так как человек живет чувством, то вот он уже и счастлив, хотя и мгновенно. Разлука грустна, конечно, но зато как сладостны самые минуты разлуки, сладостны тою любовью, которая при этом всегда выражается. Притом чего стоят одни воспоминания, переносящие в милую среду и как бы возвращающие утраченное?
Затем разнообразие встречаемых предметов, прекрасные виды, чудные картины природы, иногда до того очаровательные, что невольно мелькает мысль: вот бы где приютиться и воткнуть свой страннический посох. Но вот еще новый край, новые люди и опять такие симпатичные, добрые, любящие; и к этим, как к прежним, сердце чувствует влечение, испытывает сладость дружеского общения, и так далее и далее, и если б объехать весь мир и через некоторые расстояния проживать в бесчисленных местах земного шара, нет сомнения, что эти наслаждения любить и быть любимым повторялись бы до самого конца странствия и явилась бы бесконечная цепь привязанностей, грустных расставаний, радостных встреч, дружеских союзов, воспоминаний, и все это до той чудной страны, как веруем, где все способные к чистой любви соединятся на вечную радость вечной любви, в Том, Кто Сам есть бесконечная любовь.
Пока эти фантастические мысли пробегали в голове, наша ладья быстро плыла 'вниз по матушке по Волге'. Поставили мачту, подняли парус, и под водорезом еще сильнее закипела влага, бросая брызги негодования на дерзкую ладью, которая так свободно и с такою силою раздвигала ее по обе стороны, пролагая себе путь. Пенистые волны играли вокруг резвою толпою, то ударяя бока нашей ладьи как бы со злобою, то отражаясь в бессилии, обдавали нас своими брызгами. Тут лоцман закричал: 'На крюк парус!' Сначала ветер был несколько сбоку, теперь же, при повороте по колену реки, стал попутным, а потому и нужно было выставить большую поверхность паруса. Ветер засвежел еще более, парус дрогнул, встрепенулся, как бы приветствуя своего могучего гостя, и наша ладья понеслась еще быстрее.
До сих пор мы плыли при облачном небе, но с усилением ветра тучи рассеялись, засияло солнце и осветило прекрасную картину. На правом нагорном береге постоянно пробегали то луга и пастбища со стадами, то поля с пшеницей-белотуркой, то живописные группы березовых или дубовых рощ. На самом берегу реки мелькали богатые и красивые села со многими церквами, затоны с рыболовными снарядами, челноки рыбаков, скользивших по всему пространству реки; суда под парусами, плывшие по разным направлениям, — всюду жизнь, питаемая благодетельною рекою. Умеренный, а далее и теплый климат, легкость сообщения, благодарная почва делают волжское народонаселение самым богатым и самым деятельным.
Нижегородская ярмарка прежде всех снабжает своих приволжских потребителей всеми возможными товарами, почти по ярмарочной цене. Уже в продолжение ярмарки торговцы средней руки нагружают суда и развозят товары повсюду; Астрахань также их первых снабжает произведениями юга; превосходные яблоки растут по берегам Волги, изобилующим огромными фруктовыми садами; железо как в сыром виде, так и в мануфактурных изделиях здесь получается раньше всех из Перми и с ее многочисленных заводов. Посредством ее волшебного моста произведения богатой Сибири разливаются во все части государства — и
