Пробыв в Казани дня два, мы выехали уже прямо в Симбирск. Вот уже 16 лет прошло, как мы из Ершова выехали в Петербург и с тех пор не виделись с родными, а мать наша скончалась несколько лет ранее нашего возвращения, благословив нас заочно уже на смертном одре своем. Приехали в Симбирск прямо на станцию; на станции мы расспросили дом Родионова, где сестры жили по приглашению хозяина. Мы наняли городского извозчика, сели на линейку, тамошний в то время извозчий экипаж, и с сильным радостным биением сердца отправились разыскивать дом; но чтоб нетерпение наше еще более возросло, то как нарочно немощеные улицы были так затоплены грязью, что лошадь останавливалась через каждые десять, пятнадцать шагов, и мы более часу и даже двух часов тащились до дома. Но наконец остановились у ворот и, узнав, что квартира сестер на дворе, во флигеле, мы с помощью извозчика и еще человека из дома понесли наши чемоданы. Дверь была заперта, но в окно увидала нас горничная сестер и, уже знавшая о нашем приезде, с восторженно блестящими глазами, в волнении, подбежала к нам с приветствиями самыми сердечными и сказала, что господ нет дома, но что она сейчас сбегает за ними.

Мы вошли в комнаты и не прошло пяти минут, как по очереди заключили в свои объятия плачущих радостными слезами наших поистине чудных сестер. К нам могли выехать только две жившие в Самаре, остальные три жили: две под Москвой, а одна — в имении. Сколько утешения, радости, счастия дала нам всем эта чудная минута свидания — выразить вполне невозможно, как невозможно выразить всю полноту, всю прелесть той недели, которая с этой минуты потекла для нас таким светлым, хотя и очень коротеньким ручейком. Мы могли пробыть тут только две недели.

В Симбирске у сестер было много знакомых, которые, конечно, стали и нашими. Тут жил князь Юрий Сергеевич Хованский, сотоварищ юности нашей, которого мы еще знали в Петербурге: он лицеист и бывал у Долгоруковых. Жена его была сестра нашего друга и товарища Василия Петровича Ивашева. Он уже на поселении, лишившись своей жены, которая, как я упоминал, так романически приехала к нему невестой, чтобы посвятить ему всю свою жизнь, хотел проситься на Кавказ, но ровно через год соединился со своим нежным самоотверженным другом в вечности. После него остались дочь и сын, которые были взяты его сестрой, а их теткой княгиней Хованской. Тут же мы видели и другую сестру его, Языкову, которая письмом своим пробудила вновь его уснувшие чувства к девушке, ставшей в заключение его женой. Излишне говорить, с каким дружеским радушием мы были приняты всеми этими лицами, столь близкими нам по чувствам дружбы к их единственному брату, так рано похищенному из их среды и тогда, когда счастие свидания с ним было так близко. Сестры были очень дружны с одной прелестной молодой дамой Софьей Львовной Каракозовой, которая часто бывала у них. Муж ее был очень болезнен, страшно страдал подложечными болями, от чего вскоре и умер. Понятно, каким наслаждением было для нас это избранное общество очаровательных по уму, красоте, изяществу дам после стольких лет отчуждения. Правда, наши благодетельные дамы, жены наших товарищей, по своему высокому положению в свете, изяществу, воспитанию были на той же высоте с тем обществом, которым мы теперь наслаждались, но мы, заключенные, очень мало из тюрьмы их видели, но зато как много чувствовали и как сильно в благородном сердце запечатлели их милый образ, хотя мимолетно уловленный сквозь щели нашего тюремного частокола.

Через несколько дней приехал из Самары, где служил доктором по удельным имениям, муж старшей сестры нашей Франц Петрович Паулер, весьма искусный, ученый врач, а что еще лучше — прекраснейший человек, с которым сестра была совершенно счастлива; еще помню его совет на Кавказе — пить больше чаю и непременно послаще, что и исполняю до сих пор. Он мог пробыть только один день, так как должен был ехать по своей обязанности.

Такие счастливые часы, дни, недели летят быстро, а потому и срок нашего отъезда наступил скоро. Сестрам мы сдали излишние вещи, стараясь как возможно облегчить для себя предстоявшую нам кочевую жизнь, и в тарантасе нашем стало еще просторнее.

День нашего отъезда был 1 мая 1840 года.

Мы уже простились накануне со всеми нашими знакомыми, но проводить нас пришел князь Хованский и бесподобная Софья Львовна. Она пожелала нам скорее возвратиться с Кавказа и, конечно, героями. Первое ее желание исполнилось, так как мы возвратились после семи лет, но последнее осталось втуне и мы возвратились обыкновенными из обыкновенных.

Собирались мы с милейшим бароном Ипполитом Александровичем Вревским, тогда еще капитаном Генерального штаба, по своему желанию временно командовавшим Куринским батальоном, отбить у черкесов, чтоб попасть в герои, пушку, которую ставили они на горе против лагеря, но они всегда заблаговременно ее увозили, а потом и вовсе перестали таскать и громить наш лагерь под Уйс-Унгуром, и геройство не состоялось. Это был год несчастный Ичкерийской экспедиции генерала Граббе. Вревский же пал в Мзгинских горах генерал-лейтенантом, начальником отряда, уже в 1850 году, и пал героем. Распростившись с сестрами, мы сели в свой тарантас и отправились на юг:

Стихи нашего незабвенного А.И. Одоевского, сказанные им экспромтом, сидя с Михаилом Михайловичем Нарышкиным в тарантасе на пути к Кавказу.

На пути между Симбирском и Саратовым мы проехали города Сызрань, Хвалынск; первый был замечателен тогда превосходным пшеном, здесь произрастаемым, другой замечателен тем, что более походил на село, нежели на город. Вся эта дорога идет по нагорному берегу Волги и, подходя к Вольску, представляет восхитительное местоположение. Вольск расположен на самом берегу реки и с горы виден как на ладони, так что можно пересчитать все улицы и сады при каждом доме. Сам город очень красив и имел тогда много хороших каменных домов, между которыми особенно выдается дом знаменитого Алексея Петровича Сапожникова с огромным садом; им же выстроен там великолепный каменный храм; сам он принадлежал к единоверческой церкви. От Вольска до Саратова 120 верст, и потому мы скоро приехали в Саратов.

Из Симбирска мы выехали 1 мая, была полная и роскошная весна и уже вполне одетый лес, вечером и ночью оглашаемый пением соловьев, которых мы уже давно не слыхали. В Сибирь они не заглядывают. Вообще дорога наша была очень приятна и по экипажу очень покойна.

По приезде в Саратов первой заботой нашей было отыскать фабриканта Шехтеля, к жене которого мы имели письмо от нашего юноши Александра Петровича Колесникова, который письмами своими давно познакомил с нами их семейство. Сыскать их было нетрудно; как только мы вошли на Московскую улицу, увидели магазин братьев Шехтель, откуда и проводили нас к ним в дом. В этом доме мы нашли три семейства трех братьев Шехтель, живших вместе. Двое из них женаты на двух сестрах, можно сказать, красавицах. Когда о нас доложили, вышла к нам старшая, Анна Ивановна, и мы увидели, что красота ее была еще выше того, как мы себе представляли, а умом, грацией, прелестью милого обращения она совершенно пленила нас. Вслед за нею вошла младшая сестра, Елизавета Ивановна, и это было новое очарование. Они были очень похожи друг на друга, но эта была повыше ростом, ей было только 18 лёт, и эта юность еще более придавала прелести ее замечательной красоте. У Анны Ивановны тогда была дочь лет пяти, а у Елизаветы Ивановны был первый ребенок и еще грудной. Когда она держала на руках своего младенца, то поистине самый гениальный художник нашел бы ее достойной своей кисти. Описанные в письмах Александра Петровича Колесникова, может быть, слишком пристрастно, мы были приняты с отверстыми объятиями. Старший брат, муж Анны Ивановны, Франц Осипович, по наружности составлял совершенную противоположность своей прелестной жене, впрочем, может быть, вполне соответствуя ей по своим внутренним качествам; они жили очень хорошо. Тогда же мы познакомились и со вторым братом,