Мой муж ответил слабым, но твердым голосом: «Мою саблю я не отдам! Я был награжден ею за храбрость в двух войнах. Делайте что хотите, ведь вас много, а я один». Тогда они обратились ко мне: «Это вы – сестра Барятинская, которая содержит госпиталь на нижнем этаже?» Они все еще целились своими револьверами в мое лицо. «Да, я». Они сказали, что сожалеют, что этот госпиталь только для раненых офицеров, но не для солдат. «Почему же?» – спросила я. «Офицеры так плохо обращались с солдатами. В любом случае, – добавили они, – вы не сосали народную кровь. Но у вас все еще есть несколько офицеров в доме. Где они?»
И вновь мое сердце заныло от тревоги. Я пошла за ними в палаты, где на кроватях спали офицеры. Большевики потребовали предъявить справки, но я, к счастью, заранее поменяла бумаги, как говорила ранее. Большевики не стали делать никаких замечаний, как и не приказали раненым подняться с постелей и следовать за ними, как это они делали с теми, у кого были украинские сертификаты и кто воевал против них. Потом в конце концов большая их часть исчезла в дверях, но перед этим они угостили себя кое-какими серебряными приборами, лежавшими в столовой.
Я вернулась к мужу, который разговаривал с одним из солдат, который еще не ушел. Я услышала, как он сказал моему мужу на не очень хорошем русском: «Можете оставить себе вашу саблю!» И потом ушел. Я едва не потеряла сознание от облегчения, которое испытала при мысли, что почти чудом была спасена жизнь моего мужа и наших друзей. Я открыла дверь на лестницу, и швейцар воскликнул: «Княгиня, вы себе не можете представить, как я переживал за князя и офицеров, которые остались в доме! В соседней квартире сегодня рано утром забрали какого-то полковника и двух офицеров и расстреляли прямо на улице. Их служанка пошла вслед за ними и видела всю сцену. Она чуть не сошла с ума от всего этого ужаса. На улице валяются сотни трупов».
Вечером мы узнали подробности этого наводящего ужас побоища. Первым расстреляли митрополита Киевского Владимира. Это был человек строгих принципов, и его перевели из Петрограда в Киев, потому что он резко протестовал против влияния Распутина, чьи претензии на святость митрополит полностью отвергал. Императрица была этим глубоко оскорблена и настояла на беспрецедентном переводе митрополита Владимира из Петрограда в Киев.
Едва вступив в ограду, где располагалась Киево-Печерская лавра, солдаты-большевики вытащили из постели бедного семидесятилетнего старика и приказали ему следовать за ними. «Куда и зачем?» – спросил он. «Увидишь!» – был ответ. В темноте они отвели его в небольшой лес рядом с монастырем и расстреляли.
Многих наших друзей вытащили из их домов и убили, обвиняя в оказании помощи украинцам. Среди них были и юноши девятнадцати – двадцати лет, ставшие офицерами в годы войны. Их согнали в парк у дворца, где во время войны останавливалась вдовствующая императрица, а сейчас жили командиры большевистских войск, захвативших город. В парке лежали трупы убитых молодых людей, причем убийцы срывали с них одежды. Одна только семья потеряла пять своих мужчин. Лишь с огромными трудностями жены и матери убитых смогли забрать их останки и похоронить. И даже тогда им не дали гробов.
Осознав, что творится вокруг, я поблагодарила Господа за то чудо, которое сохранило жизнь моему мужу и его товарищам-офицерам, жившим в нашей квартире.
Я узнала, что некоторые французские офицеры из военно-воздушной миссии союзников на нашем фронте, которые не смогли уехать во Францию, были выброшены большевиками из своих квартир. Тотчас же я отправилась к ним, уговорила их прийти к нам и оставаться у нас. Потом мы прикрепили снаружи табличку, извещавшую, что квартира занята французской миссией, надеясь тем самым хоть немного обезопасить как себя, так и членов этой миссии.
Эти офицеры изо всех сил старались убедить меня, что если уж большевики пощадили нас поначалу, то теперь уж не станут нас трогать. Они полагали, что слухи преувеличивают истинное положение вещей.
Однако на утро следующего дня они получили повестки, в которых им приказывалось прибыть к полковнику Муравьеву, командовавшему большевистскими войсками, оккупировавшими город. Полковник Муравьев был выходцем из очень хорошей семьи и во время войны служил в дивизионе бронеавтомобилей, поднявшись до звания командира дивизиона. И тем не менее он не стыдился находиться во главе этих кровожадных бандитов!
Французские офицеры прибыли к Муравьеву во дворец в 9.00. В час дня они возвратились, не помня себя от ужасов, которые там увидели. У одного из них на самом деле в то утро появились седые волосы. «Княгиня, княгиня! – восклицали они. – Это просто неописуемо!» Они рассказали, что по всему дворцу – кровь, а бедняги-арестанты сидят на полу, без пищи, дрожа от холода. Еще до того, как они добрались до дворца, они натыкались на кучи раздетых и искалеченных трупов. Из окна комнаты, в которой их приняли, они видели тело офицера, расстрелянного в парке за домом. Им сказали, что миссия должна покинуть город, поскольку в ней уже нет нужды, а война заканчивается. Вне себя от счастья, что могут убраться подальше от сцен, которым они были свидетелями, офицеры собрали свои вещи и уехали в ту же ночь. Однако перед тем, как выбраться из России, им пришлось преодолеть долгий путь, потому что они могли покинуть страну только через Архангельск, поскольку все другие пути были закрыты.
Мы редко осмеливались выходить на улицу после всего того, что услышали. Тем не менее в тот же самый день, когда уехали французы, мне пришлось выйти из дому, потому что пришла мать одного молодого человека по фамилии Михайлов – единственного ее сына – и стала умолять меня отправиться в одежде медсестры во дворец и попросить пощадить его жизнь, потому что он был арестован. Она упала на колени, умоляя меня, и я, конечно, не могла ей отказать. Я один раз попробовала, но безуспешно, а потом вместе с другой сестрой сумела добраться до дворца, где сама увидела наводящие ужас груды трупов, лежавших там десятками. Среди них я узнала тело одного старого генерала по фамилии Рыдзевский, которому было восемьдесят шесть лет. Рассказывали, что он пытался спрятаться в Свято-Никольском монастыре, но его обнаружили и протащили по улицам за ноги – это похоже на правду, потому что голова трупа была совершенно разбита.
Я увидела печально известную правую руку Муравьева – матроса Ремнева, который был еще хуже, чем его хозяин, и обладал страшной властью над большевистской толпой, которая его боялась. Пальцы его были сплошь усеяны украденными кольцами, и в одной руке он обычно носил хлыст, а в другой часто держал золотую табакерку. У него было лицо настоящего бандита. Я спросила его о гражданине Михайлове. Он показал мне на следующую комнату и грубым хриплым голосом сказал пойти туда. Там сидела какая-то девушка и писала на столе, на котором лежали какие-то грязные бумаги. Я спросила ее о моем протеже, но она лишь устало заглянула в грязный список и произнесла: «Михайлов… Михайлов? Поищите его в парке», имея в виду, что он расстрелян.
Я поспешила прочь из этого дворца ужасов туда, где стояла мать, ожидая меня за воротами. Я не смогла рассказать ей того, что произошло, опасаясь ее непредсказуемого поведения, ведь последствия для всех нас могли быть самыми худшими. Я попыталась убедить ее, что для ее сына будет сделано все, что можно.
Перед уходом из дворца я разглядела в одной из комнат среди группы пленников господина Евреинова, брата фрейлины великой княгини Ксении, которая сейчас находилась в Лондоне. Господин Евреинов был одним из руководителей сети складов Красного Креста в Киеве. Там также был господин Шульгин, редактор одной из ведущих газет в Киеве, – тот самый, кто вместе с несколькими другими лицами осмелился обратиться к императору с предложением отречься от престола. С ними, как и со всеми пленниками, обращались как с животными – заставляли сидеть день за днем на голом полу, не давали стульев или кроватей.
Лишь тогда, когда мы вернулись в город, я рискнула рассказать бедной матери правду, и она сразу же бросилась назад, в надежде отыскать тело своего сына. «Почему же вы, княгиня, не сказали мне раньше? – воскликнула она. – Я бы сказала этим убийцам, что я о них думаю!» И я поняла, что правильно сделала, не сказав ей об этом сразу.
Мы узнали, что некоторые из наших друзей находятся взаперти в театре уже около десяти дней, где их держат под замком в ложах без каких-либо удобств. Единственное снисхождение, которое они получили, в том, что они могут получать еду от друзей, оставшихся на свободе. Среди заключенных были знаменитые генералы Драгомиров и Половцев. Заключенных ежедневно забирали на расстрел. Когда до генералов, как они полагали, дошла очередь, они попросили, чтобы их отвели к Ремневу на допрос. Рассказывают, что
