газете, находятся в Кронштадте и в Финляндии, а другая газета заявляла, что это Керенский не позволил их арестовать.
Наш дорогой император и его семья находились в Царском Селе под постоянной угрозой, окруженные жестокими людьми, которые уже сами не понимали, чего хотят. Приехав в Киев, я узнала, что императорскую семью вывезли в Тобольск, в Сибирь, в суровый, холодный климат, где бедный цесаревич сильно болеет, а императрица так страдает… Почему не сослали их в Крым? С разрывающимся от этой ужасной новости сердцем я возвратилась в свой госпиталь. Многие офицеры уже знали об отъезде их величеств и говорили мне: «Может быть, оттуда императорской семье будет легче выбраться из России. Они уже не будут так бросаться в глаза». Но все осознавали крайнюю серьезность ситуации.
Нам причиняли страдания рассказы о том, как позорно обращались с их величествами на пути в Тобольск: купе плохо обогревалось и вообще не было никаких удобств для монарших путешественников. Это действительно было равносильно депортации.
Мой госпиталь был полон офицеров, раненных во время неудачного наступления 18 июля, и они детально рассказали мне об этом жутком побоище. Они опасались, как бы дезертиры не пришли в города и не принялись грабить их, но, к счастью, те не остановились в Киеве, а просто проехали через него по пути к себе домой. Я подумывала было закрыть свой госпиталь, но офицеры уговорили меня немного подождать с этим. Они говорили: «А что станет с нами, если вы закроете госпиталь, княгиня?» На это я отвечала: «Я бы с радостью не закрывала, но у меня нет денег. Из имений ничего не поступает, а помощи Красного Креста недостаточно».
К моему огромному удивлению, революция не повлияла ни на кого из моего персонала. Даже ассистенты, помогавшие во время хирургических операций, были очень дружелюбны ко мне и никогда не позволяли наглости или даже неуважения по отношению к офицерам и ко мне. Должна упомянуть, что эти ассистенты были рядовыми солдатами, ставшими инвалидами в ходе войны. Я твердо верю, что благодаря им нам удалось спасти свою жизнь, потому что они хорошо отзывались о нас большевикам, когда те вторглись в город.
Вскоре после моего возвращения из Одессы офицеры пожаловались, что один из пациентов ведет себя странно и вызывающе. Происшедший после этого по вине офицера инцидент получил неприятное развитие. Я обязана описать, что же произошло.
Прежде всего он позволил себе оскорбить семью императора, потом он выколол карандашом глаза на портрете императора. Он отказался от своих наград и заменил их медалью Керенского, прикрепленной на красном банте (это он носил на груди). Он дошел даже до того, что разорвал икону, висевшую над кроватью, а вместо нее повесил фотографию убийцы великого князя Сергея Александровича. Он насмехался над другими пациентами и стал настолько невыносим, что офицеры уже не могли его терпеть.
Пытаясь успокоить их, я предположила, что, возможно, на него так повлияла революция. Я вежливо спросила его: «Вы бы не могли перейти в другой госпиталь? Я бы не хотела, чтобы здесь происходили политические дискуссии».
Он категорически отказался, и я слышала, как он в своей палате произносит самые страстные большевистские лозунги. Я выразила свое недоумение: «Нельзя ли успокоиться? Вы будоражите весь дом. Не могу понять, как вы, прежде убежденный монархист, плакавший от нахлынувших эмоций, при виде императрицы, посетившей этот госпиталь, офицер, получивший несколько ранений на службе их величествам, так выражаетесь об императоре и императрице, особенно сейчас, когда они находятся в такой опасности и беде».
Офицера звали капитан Р., в переводе на русский это означает «рев». Ответ его был настолько возмутительно груб, что я уже больше не могла оказывать ему приют и решила тут же идти к главнокомандующему войсками в Киеве полковнику Обручеву и просить его перевести этого пациента куда-нибудь в другое место. Но у меня было мало надежды на то, что моя просьба будет удовлетворена, потому что Обручев состоял в партии левых социалистов-революционеров.
Перед тем как пойти к командиру, я узнала, что прошедшей ночью наш постоялец вел себя настолько оскорбительно по отношению к офицерам, что один из них не удержался и ударил его по лицу своими тапочками.
К своему великому изумлению, я получила от полковника Обручева куртуазный ответ: пациент будет немедленно переведен. Рядом с ним сидел рядовой солдат из совета, контролирующий действия полковника. Командир сказал мне: «Определенно, сестра Барятинская (мой титул опускался по причине его социалистических убеждений), ему нельзя позволять беспокоить других. Есть ли у вас санитар, которому хватит сил, чтобы заковать в наручники этого упрямца?»
Эти слова меня удивили, и, несомненно, это проявилось на моем лице. «Заковать в наручники офицера? Я бы не осмелилась делать такое!» Я подумала про себя, что при
Когда я уходила, он сказал: «Я пошлю к вам А.Р.М. из штаба». И вечером, как он и обещал, прибыл А.Р.М. с приказом перевести капитана Р. в другой госпиталь. Он появился во время ужина, когда все пациенты были в сборе и стали очевидцами последовавшей за этим сцены. Я тоже была там.
Как только он вошел, появился какой-то рядовой солдат из совета депутатов и громко и вызывающе объявил: «Капитан останется там, где находится, а вы будете подчиняться
А.Р.М. не знал, что делать, поскольку капитан Р. категорически отказывался следовать за ним. Я немедленно бросилась к телефону и позвонила полковнику Обручеву, сообщив ему, что произошло. Он взял трубку не сразу, голос его был неуверенным, и он не дал мне конкретного ответа, а попросил позвать к телефону солдата и стал говорить с ним.
Меня удивило то, что главнокомандующий войсками не имеет власти над рядовым солдатом, который, когда я ему передала просьбу полковника, нехотя подошел к аппарату и после долгой дискуссии милостиво согласился не отменять приказ о переводе, который, к моей радости, был выполнен без применения наручников.
После ухода А.Р.М. с капитаном Р. солдат из совета остался в госпитале и приступил к официальному допросу моих пациентов. Он был безграмотен и даже не умел писать, но в своей большой тетради делал какие-то не поддающиеся расшифровке заметки. Это просто смешно! Однако мы были бессильны и могли лишь догадываться, что будет с нами, если мы станем протестовать или смеяться над ним. Мы знали, что можно было ожидать самых серьезных последствий.
За несколько недель до этих событий начальник Генерального штаба в Киеве генерал Оболещев, наложивший дисциплинарное взыскание на солдата, члена совета, за то, что тот был груб с ним, был вначале арестован, а потом ему запретили покидать помещение без часового, и в конце концов он был вынужден подать в отставку.
Из вышеупомянутых инцидентов видно, как все мы зависели от милости этих необученных, распущенных рядовых солдат.
Наконец, солдат ушел после того, как я повторила ему несколько раз, что правила госпиталя запрещают присутствие посетителей после девяти часов вечера. Перед тем как исчезнуть в дверях, он объявил мне: «Вы – банда контрреволюционеров, и вы обо мне еще услышите!»
На следующее утро с первой почтой я получила совершенно безграмотную газету «Рабочий и солдат» со статьей, подчеркнутой красным карандашом. В этой статье утверждалось, что в большом доме, принадлежащем Гинзбургу (то есть в том, в котором занимали квартиру мы), под вывеской Красного Креста существует контрреволюционное гнездо. «Там жестоко обращаются с бедными офицерами, а дама, которая руководит госпиталем, называет себя княгиней. Это очень смешно, потому что каждый знает, что в России уже нет больше князей и княгинь».
Спустя несколько недель на улицах начались бои между горожанами и украинцами, пожелавшими создать из Малороссии Украину, а Киев сделать ее столицей. Ежедневно велась стрельба, а невдалеке от нашего дома возникли баррикады. Было много раненых и убитых, но через три дня боевые действия прекратились и делами в Киеве занялось Временное правительство Украины. В него входили знаменитый Петлюра, Винниченко и профессор Грушевский, который придумал украинский язык, являвшийся смесью
