тяжелые, и мое сердце не позволяло отказать им в приеме.

За несколько дней до нового, 1918 года в мой госпиталь ворвались два украинских офицера в сопровождении пяти солдат и приказали мне закрыть его немедленно, потому что им требовались помещения для персонала отряда броневиков, один из которых тут же загнали в наш гараж. Я протестовала изо всех сил, потому что в Киеве осталось очень мало госпиталей, а имевшиеся были переполнены, к тому же многие раненые не могли передвигаться. Однако мой протест был бесполезен, а украинские офицеры вели себя так нагло и оскорбительно, что я чуть не плакала.

Я показала им палату, в которой лежал офицер, болевший тифом в тяжелой форме. «Этого человека нельзя трогать, это будет нечеловечно и жестоко!» – заявила я. Один из украинских офицеров, полковник Гладкий, мне ответил: «Мне наплевать! Мы не можем жить на улице. А вы обязаны подчиняться моим приказам». Голос его был грубым, с оскорбительной и злобной интонацией. Я повернулась к нему и сказала: «Как вы смеете разговаривать со мной в таком тоне? Не забывайте, кто я!» – «Я отлично знаю, что вы – княгиня, – был его ответ, – но времена переменились, и это обстоятельство на меня не производит ни малейшего впечатления! (Офицер ранее был полковником в полку императрицы Александры Федоровны, а теперь выдавал себя за украинца.) Чем скорее вы забудете о своем социальном положении, тем лучше», – продолжил он.

Офицеры ушли, но оставшиеся солдаты принялись откровенно грабить столовую, кухню и т. д., съедая все, что им нравилось, а мы были полностью во власти этих животных.

На следующее утро в госпиталь прибыл отряд солдат и начал выносить кровати, мебель и т. д. К моему удивлению, они попросили меня (фактически приказали) оставить кое-какое оборудование, принадлежавшее госпиталю, для себя, поскольку у них ничего не было. Они позволили мне сохранить за собой две-три палаты до 1 января, так что мои бедные пациенты все набились в эти две маленькие комнаты. Чтобы снять напряжение, я уступила комнаты в своей квартире для тяжелых больных, а сама отправилась просить российский Красный Крест оказать мне помощь и взять мой госпиталь под свою защиту. Но они ничего не могли для меня сделать, потому что сами точно так же пострадали и их тоже выселяли. Фактически закупленные ими болеутоляющие средства, инструменты и всевозможное медицинское оборудование были упакованы в ящики и стояли на улице.

Два дня спустя, в канун Рождества, мой госпиталь был окончательно закрыт. Бог ведает, что стало с нашими пациентами! Я знаю только, что это был один из самых несчастливых дней в моей жизни, потому что я три года держала свой госпиталь, а некоторые офицеры неоднократно были моими пациентами. Мне удалось оставить нескольких офицеров из бригады моего мужа в своей квартире, потому что беднягам было некуда идти. У меня нет слов, которыми можно было бы описать эту трагедию.

Через короткое время начались бои между русскими большевиками и украинцами. Первые хотели удержать Киев и скоро стали обстреливать город из артиллерии. Мы оказались на краю настоящего вулкана, который мог поглотить нас в любую минуту, а так как наш девятиэтажный дом стоял на холме, он бросался в глаза и был хорошей мишенью, что подтверждалось тем фактом, что однажды на него пришлось было четырнадцать попаданий из крупных орудий, которые большевики установили на противоположном берегу реки. Все окна во всех квартирах были выбиты, кроме нашей, потому что мы находились на первом этаже. Так как была зима и двадцать градусов мороза, можно представить себе дискомфорт и тяготы, которые это причиняло всем обитателям дома. Многие из них покинули свои квартиры и искали убежища.

Опаснее всего было выходить на улицу, но я была вынуждена это делать, потому что надо было закупать продовольствие. Я пользовалась временным затишьем в перестрелке, но она вдруг вспыхивала вновь. Со мной был мой племянник, когда мы увидели вблизи от себя бельгийского офицера, который споткнулся и упал. Пуля, убившая его, просвистела совсем рядом с нами. Поэтому нам пришлось отказаться от своей экспедиции и поспешить домой. Улицы были абсолютно пусты, и мы не слышали ничего, кроме непрерывной стрельбы, похожей на щелканье хлыста, и грохота больших орудий, который действовал на нервы и приводил в ужас. Пуля попала в окно моей спальни, и с тех пор в одной из рам осталось маленькое круглое отверстие.

Несколько раз, когда украинцы брали большевиков в плен, они расстреливали их у стены во дворе позади нашего дома. Некоторые из них не погибали сразу и мучились часами. Почти каждую ночь мы слышали этот жуткий шум и понимали, что стена вновь потребовала своих жертв. Все население жило в страхе, опасаясь, как бы большевики не взяли Киев. Среди людей, живших в моей квартире, была одна молодая дама, только что приехавшая из Петрограда. Она пыталась успокоить меня словами: «Поверьте мне, княгиня, большевики лучше, чем украинцы, – они более аккуратные!»

Наконец, после ужасной бомбардировки, длившейся всю ночь, большевики взяли город штурмом. Что это было за вступление в город! Как раз перед тем, как это произошло, хотя многие и верили, что украинцы победят, я благоразумно поменяла украинские паспорта, напечатанные на красной бумаге, на справку, в которой говорилось, что мой госпиталь закрыт по приказу украинцев и что я обязана устроить своих пациентов в своей квартире, так как им некуда было идти. Хотя наши офицеры и были тогда обеспокоены, у них скоро появилась причина благодарить меня за мою предосторожность.

В 11.30 кто-то постучал в мою дверь (электрические звонки во всем городе не работали). Это был полковник Гладкий, который был столь груб, когда захватывал мой госпиталь для людей своего дивизиона броневиков. Сейчас он пришел ко мне в большой тревоге и заявил: «Украинцы проиграли, а мне надо как можно скорее спрятаться, потому что я боролся против большевиков». Теперь, когда он понял, что находится в опасности, у него был совсем другой тон, и он пожаловался мне: «Вот 60 000 рублей, которые находятся под моей охраной. Сохраните их, княгиня!» Он оставил мне эти деньги и ушел. Мы спрятали деньги за шелковыми обоями в гостиной. Полковник Гладкий добавил: «Единственное лицо, которому вы должны выдать эти деньги, если меня убьют, – это кассир дивизиона. Пожалуйста, дорогая княгиня, помогите мне!» – «Теперь я уже «дорогая княгиня», – заметила я. – Вспомните, как вы уверяли, что все князья и княгини отменены!»

К счастью для меня, этот разговор происходил в присутствии свидетельницы – одной из оставшихся со мной медсестер. Я дала ему расписку на эту сумму, хотя он заявлял, что в этом нет необходимости.

Как я уже рассказывала, у моей дочери была гувернантка-француженка, а также ее старая няня. Хотя британский и французский консулы обеспечили специальный поезд для того, чтобы доставить своих соотечественников до границы, они предпочли остаться с нами и взять на себя риск подвергнуться ужасам, которые, как они знали, могут испытать в любую минуту. Слава богу, мы уцелели, но еле-еле!

Всю ту ночь я не могла уснуть, потому что стрельба не прекращалась и затихла лишь к шести часам, когда большевики, вероятно, уже овладели городом.

В семь часов утра раздался громкий стук; за дверью оказался отряд вооруженных до зубов большевистских солдат, наставивших на нас револьверы. Их командир отрывисто произнес: «Проверка, не прячете ли вы какое-нибудь оружие в своем доме. Можете ли предъявить какие-нибудь справки?» Я показала им свой сертификат сестры милосердия, и они нас покинули.

Едва лишь первый отряд большевиков ушел с нашей стороны квартиры, как слуга моего мужа Жозеф, проживший с нами двадцать лет, подбежал ко мне с белым как мел лицом и сказал: «Княгиня, не теряйте времени! Идите сюда!»

Солдаты-большевики пришли провести обыск в поисках оружия и боеприпасов, спрашивая при этом, где находится мой муж, генерал. Из дома вытащили пять офицеров и хладнокровно расстреляли неподалеку. Я страшно боялась, как бы мой муж (который прежде был адъютантом императора, князем, зажиточным человеком – и все это было против него) не разделил участь этих уже убитых офицеров. Я надела форму сестры, надеясь, что они уважат ее и что я смогу спасти своего мужа. Облик медсестры, по моему разумению, мог сгладить напряженную ситуацию, и тогда солдаты воспринимали бы меня скорее медсестрой, нежели княгиней, ведь большевикам были ненавистны все титулы.

Я поспешила в комнату мужа и обнаружила его беспомощно лежащим в постели. Его рана была настолько серьезной, что он просто не мог двигаться. Он был окружен этими животными с их ужасными мордами, и у многих глаза были залиты кровью, не оставляя места для белков. «Теперь пришло наше время! – выкрикивали они. – Ты уже не сможешь пить нашу кровь!» Под дулом револьвера они приказали ему встать и следовать за ними. Тут я заговорила с солдатами и спросила: «Разве вы не видите, что он не в силах подчиниться вам? Он слишком болен, чтобы идти!»

Тут они, увидев стоявшую в углу комнаты золотую саблю, приказали: «Немедленно сдайте оружие!»