вечера вчерашнего дня и до утра этого дня?

Мацуков согласно кивнул головой. Такое ведение следствия его вполне устраивало.

– Я признаюсь, хотя теперь мне придется отвечать на вопросы других людей. – Он нервно облизнул губы и растер пальцами подбородок. – С двадцати двух до семи я находился в квартире женщины, не являющейся мне женой. Можете проверить это в официальном порядке. Но мне лучше получить несоответствие занимаемой должности за прогулы от начальства и развод от жены, чем быть заподозренным в преступлении. Адрес и данные девчонки дать?

– Конечно. – Получив листок бумаги, советник тотчас передал его Сидельникову. – Час времени. Езжай и проверь. А тебе, Мацуков, – вот этот наркомовский телефон. Позвони и попроси, чтобы встретила, не ерепенилась и говорила только правду.

«Вика, – говорил в трубку Мацуков, пунцовея от неловкости, – сейчас к тебе приедет человек, и я хочу, чтобы ты его встретила и была с ним предельно откровенна. Вопрос пустяковый на первый взгляд, но для меня… Для меня многое зависит от твоего ответа. Будь честна с ним…»

Капитан вернулся через пятьдесят две минуты и, не раздеваясь, вынул из кармана уже знакомый присутствующим цифровой диктофон.

«– …Скажите правду… что ему за это будет?

– От кого? – тихо спрашивает Сидельников.

– От жены…

– Жена не узнает. А от прокурора какое может быть взыскание? За что? С работы он ушел вовремя, на работу пришел в урочный час. А чем он занимается на досуге… Это, знаете, тема для комитета по нравственности, а не для органов прокуратуры. Так вы, значит, говорите, что…

– Да-да-да! – с десяти до семи утра сегодняшнего дня он был у меня… Он просил быть с вами откровенной, и я, как понимаете… Я вас очень прошу, жене его только ничего…

– Нет-нет-нет! Как договорились…»

Звуки смолкли – советник выключил запись.

– Подписались, сдали в архив и забыли, – резюмировал он диалог, засовывая диктофон муровца в карман своего пиджака. – Мне очень тяжело это констатировать…

– Да я никогда в это не поверю! – взревел, чувствуя подоплеку, Георгиев.

– …но придется. Майор Желябин, действуя из корыстных интересов, пытался завладеть вещественным доказательством. Это он взломал сейф Георгиева, похитил контейнер с материалом профессора Головацкого, и уже при обстоятельствах, от него не зависящих, не смог им распорядиться. Теперь я точно знаю, что в кабинете Георгиева на момент убийства присутствовало еще одно лицо.

– Это… – от неприязни лицо Георгиева потемнело, приобрело землистый оттенок и даже перекосилось, – расследование такое, в стиле Генеральной прокуратуры?..

– Помолчи, молодой человек, – спокойно осадил его советник.

– Очень мило. Дело расследовано! Главный фигурант убит, осталось найти подельника, который, несомненно, подтвердит и связь с оборотнем Желябиным, и свою роль в преступлении, и возьмет на себя убийство этого оборотня! – Теперь лицо Георгиева пылало и оттого снова не казалось естественным. Приказ следователя «выпей валерианки» его не остановил. – В награду за такие признания, провозглашенные «неоценимой помощью следствию», какой-нибудь случайный бандюк будет осужден по минимуму и проведет несколько лет в уютном уголке какого-нибудь производственного барака на общем режиме. Браво, Иван Дмитриевич.

– Иван Дмитриевич, – словно эхом повторил Сидельников, остающийся спокойным, наверное, только потому, что, когда умирал Желябин, он находился в десятке километров от него, – вы говорили про какое-то имя генералу. Я не понял, что имелось в виду? Быть может, именно это успокоит нашего взбесившегося члена следственной группы.

В воздухе запахло грозой. За окном тихо падал снег, ветер стих, небо хмурилось, но ничто не указывало на то, что должна грянуть молния. Но молния грянула, и снова на пути Георгиева оказался Кряжин.

– Ты!.. Прислужник прокурорский!.. Ты не мент! Как можно сдавать коллегу!.. Как можно, когда его какая-то сволочь!..

На удивление, Георгиев не пострадал. Сидельников оставался таким же невозмутимым, каким выглядел, когда стрелял под ноги обкурившимся наркоманам в «Полтиннике».

– Не кидайся на него, когда он не расположен к юмору, – предупредил, усаживая опера на стул, советник.

– А я разве шучу?! Да вы хуже, чем тот, кто убил его!

– Но-но, – пригрозил Кряжин, подставляя под нос оперативника палец, похожий на сосиску. – Ты перебираешь, парень. Капитан задал очень своевременный вопрос. И это действительно кое-что может прояснить. Для меня, во всяком случае, коль скоро ты не в состоянии соображать. Имя! Вот главный мотив вопроса генерала и Сидельникова! И я знаю имя человека, побывавшего здесь!

В кабинете наступила тишина.

– Имя? – не веря своим ушам, прохрипел Мацуков.

Этот же вопрос хотел, видимо, задать и Георгиев.

– На кассете, которую я изъял из видеомагнитофона дежурной части, хорошо видно, как за десять минут до времени, обозначаемого криминалистами как момент смерти Желябина, в ГУВД заходит человек. Я знаю этого человека.

– Кто он? – прохрипел Георгиев.

– Александр Николаевич Пикулин.

Набережная была покрыта льдом, и спасительные участки снега, на которых обувь могла бы хоть немного сцепиться с твердью и помочь телу взбираться наверх, располагались вне маршрута Пикулина. Чувствуя за спиной тяжелое дыхание облаченных в доспехи сержантов, Сашка чувствовал, что не успевает. Как водитель экстра-класса он знал, что увереннее на скользкой дороге чувствует себя та машина, у которой подходящие для времени года колеса и больше нагрузка на оси. Он, в куртке и стильных зимних ботинках, не предназначенных для бега по льду, проигрывал в скорости двоим милиционерам, обутым в ботинки-«берцы» с рифленой подошвой, на плечах которых вместе со снаряжением висели бронежилеты.

Ему вслед, требуя остановиться, никто не кричал. Видимо, восхождение давалось с трудом и преследователям. И никто не стрелял – ни в воздух, ни по нему. Значит, и руки милиционеров были заняты тем, что помогали ногам. Но та уверенность и решительность, с какой двое сержантов гнали его наверх, свидетельствовала о знании дела, которым они сейчас занимались. Почему они не взяли его на реке? – потому что не знали, кто он. Почему хотят брать сейчас?

Сашка знал ответ – за то короткое время, пока они ехали к выезду с набережной, они либо получили словесное описание его, Пикулина, либо наконец-то как следует разглядели имеющуюся в их распоряжении фотографию. Другого ответа не могло быть, потому что сцена, произошедшая на реке, давала им все шансы уже давно везти его, Сашку, в ГУВД.

Отчаяние человека, не понимающего своей вины, но знающего, насколько не важно это бывает для следствия и суда, гнало Сашку наверх. Те пять лет, что он отсидел благодаря глупости судьи районного суда, не соответствовали степени его вины, но тогда, в двадцать четыре, когда жизнь кажется бесконечно длинной и все блага видятся впереди, ему на это было наплевать. Взять на себя чужой грешок, даже когда для суда очевидно, что он не мог, находясь на улице, бить потерпевшего и требовать у него денег в квартире, было для молодого Сашки своеобразным мужским поступком. И суд этот поступок принял с удовольствием, потому что у суда не было никаких доказательств, а сажать кого-то было нужно.

И теперь, точно зная, что ему будут вменять и каковы санкции статьи, предусматривающие наказание за увиденное им в квартире на Столетова, Пикулин решил скорее задохнуться и потерять сознание, чем сдаться сержантам.

Когда он поднялся с кручи набережной на городскую мостовую, его и милиционеров отделяли не более десяти метров. Что такое десять метров бега, выраженные во временном значении? Это одна машина, проезжающая мимо, которую нужно пропустить.

И она шла уверенно, водитель понимал, что человек в куртке, вынырнувший как из-под земли, бросаться под колеса не станет. Серебристая «Королла» шла по дороге, как по рельсам, – ровно и