Кряжин кривил душой. Он рассчитывал услышать нечто, что помогло бы ему если не найти Пикулина, то хотя бы понять, где всю ночь провел Головацкий.

– Вот оно, речное богатство Холмска, – выдохнул он, входя в магазин. Помимо язя цвета потускневшего золота, лежащего на блюде под витринным стеклом, магазин торговал вполне безопасной продукцией: семгой, минтаем, давно исчезнувшим хеком и блестящими карасями. Последние плавали в огромном аквариуме, и любой желающий мог подойти и сказать: «Этого!» И продавец, вооружившись самодельным сачком, лез на табурет, чтобы выловить понравившегося.

Удача сама плыла в руки, только Кряжин об этом пока не догадывался: в магазине присутствовал и директор, и продавщица, и ее сменщица. Меж двумя последними происходил яростный спор относительно недостачи, случившейся поутру, и для выяснения подробностей оной обе труженицы «Свежей рыбы» находились на своем рабочем месте. Вида спорившие были внушительного, круглые лица их лоснились, и не от голода, и как-то сама напрашивалась мысль о том, куда уходит продукция, когда ее недостает.

– Тайм-аут, тайм-аут! – призвал Кряжин, видя, что от спора до мордобоя осталось секунд пять-шесть. Нахально откинув вверх перегородку прилавка, он вошел внутрь. – Музыкальная пауза…

– А тебе-то, толстомордый, какого хера надо? – взвилась та, что обвинялась.

– А вот за такой базар, сударыня, не долго и лещом по толстолобику получить, – обиделся советник. – Вам в голову не пришло, что можете разговаривать со старшим следователем по особо важным делам Генеральной прокуратуры России?

Все три тетки (а директор тоже оказался женщиной) обмякли.

– Из-за чего вы хотите убить эту милую даму? – спросил Кряжин, к которому после лицезрения глупого выражения на лицах женщин возвратилось хорошее настроение.

– Недостача, – сказала директор с таким серьезным видом, словно следственная бригада почти в полном составе прибыла именно по этому поводу.

– Ну, недостача – это не беда, – как-то не по-прокурорски возразил советник. – Это означает, что тетя просто недоглядела за товаром. Вот когда излишек – это серьезнее, ибо это означает, что тетя за товаром присматривает настолько хорошо, что ей даже некогда выбивать на кассе чеки. А каков размер спора?

– Двести рублей! – громогласно объявила цену иска та, что обвиняла.

– Двести рублей… – пробормотал Кряжин, заползая рукой за отворот куртки. Мысль о том, что разговор возможен только в одном случае, подтолкнула его к неадекватным действиям. – Как здорово, что все вы здесь сегодня собрались… Кто проштрафился?.. Вы? Получите и расплатитесь. – Втискивая деньги в вялую руку удивленной продавщицы, Кряжин подумал о том, насколько легко иногда бывает разговаривать с людьми, не испорченными крупными мегаполисами. – Хотелось бы, так сказать, обратной реакции…

В магазин зашел какой-то подозрительный тип, который, комкая в руке несколько десяток, напоминающих промокашки, сразу двинулся к витрине. Судя по устремлению зрачков, расширенных до копеечной монеты, его интересовал огромный таз с мороженой мойвой.

– Сидельников, объясните, пожалуйста, товарищу… Я хотел бы, чтобы вы вспомнили одного человека, который три дня назад покупал у вас рыбу… – За спиной советника раздался грохот, возмущенный хриплый клекот и звук, похожий на тот, когда по отшлифованному бетону волокут мешок с цементом. Кряжин, хотя и стоял спиной, хорошо понимал, что происходит – Сидельникову нельзя говорить «нет». Для местных же коммерсантов зрелище было, вероятно, в диковинку. Дождавшись, пока восторг в их глазах сменится вниманием, советник продолжил: – Три дня назад человек лет около пятидесяти пяти на вид, в дубленке, в норковой шапке и нетрезвый, покупал у вас рыбу…

– Моя была смена, – пробасила та, что обвиняла. – Порядочный мужчина: «спасибо», «пожалуйста», «будьте добры»… Я разрешила ему даже выпить у столика. Он меня приглашал, но я на работе не пью.

Прозвучало это так, что Кряжин непроизвольно почесал в ухе: «А вот вне работы – хоть ведро».

– Так…

– Потом он еще выпил и закусил язем.

– Так…

– Потом еще граммов сто. И снова – под язя.

– Сударыня, я очень занятой человек. Не могли бы вы для меня, как исключение, ваш рассказ слить воедино? Для целостного, так сказать, восприятия.

– А че тут сливать? Выпил еще пару раз, осовел. Сначала молчал, а потом разговорился. Все твердил, что таксисты в городе глуповатые – велел, мол, на Героев Труда везти, а его на Героев привезли. Впрочем, он уже, когда вошел, поддатый был.

– Сейчас и проверим, – пообещал Кряжин. – Штопор просил?

– Нет, – был ответ.

– Значит, правильно – коньяк он начал пить до вас. У него было что с собой?

– Бутылка коньяка.

– Это мы уже выяснили, – терпеливо заметил Кряжин. – А в другой руке? Язь? Или, быть может, он вошел с сумкой? Папкой? Санками?

– Ну, вы скажете тоже… Санками… Он же взрослый мужик, – она посмотрела на Кряжина взглядом, полным провинциального недоумения. – С перстнем! А зашел, кажется, с чемоданчиком таким, плоским.

– «Дипломатом»? – помогла директор, наиболее впечатленная недавним поступком «прокурора».

– Я понял. А какого цвета был чемоданчик? Не помните… – «А перстень помнит», – с досадой констатировал советник. – Ладно… Теперь скажите, пожалуйста, в котором часу он покончил с язем? Ушел когда? Магазин ваш, как я понял, круглосуточный?

Ответ был таков, что полностью вписывался во временные рамки произошедших вслед за этим событий, – без четверти два ночи.

– У вас не сложилось впечатление, что он ждал кого-то, кто должен был прийти к нему на встречу? – встрял прослушавший половину разговора Георгиев. Его больше интересовали события, происходящие за стеклами магазина.

– Это ваш помощник? – уточнила продавщица. – Странно… Им говоришь, что человек перепутал улицу Героев Труда с улицей Героев, а он спрашивает – не ждал ли он кого? Кого он мог ждать, если он улицы перепутал?

Попрощавшись, Кряжин направился к выходу.

– Странные люди! – раздался под сводами вонючего магазина глас продавщицы. – А почему вы не спрашиваете, как в кино, – интересовался ли кто этим мужчиной или не интересовался?

Кряжин пожевал губами и вернулся к прилавку.

– Знаете… Я удивляюсь, как у вас образовалась недостача в двести рублей. Судя по вам, директор, придя в магазин, должна была увидеть пустые прилавки и услышать сообщение, что еще осталась должна кому-то!

– К ним, как к людям, а он хамит!

– Ладно, ладно… – виновато запротестовал Кряжин. – Как к людям… Я вам сейчас задам важный вопрос, сосредоточьтесь: а не вспомните ли вы – не интересовался ли мужчиной с язем кто-либо еще, кроме меня?

– Да как же не интересовался?! Спустя десять минут после того, как мужчина вышел, в магазин вошел парень лет тридцати на вид, в кожаной куртке с норковым воротником, ростом ниже вас. Он и спрашивал. – И она пояснила, что спрашивал. Кряжин понял, что вопросы молодого человека тогда до мелочей совпадали с его вопросами сейчас.

– В кожаной куртке, говорите… С норковым воротником… Есть еще что-то, о чем я забыл спросить?

На выходе их ждали. Ошибиться было трудно, так как во главе коллектива численностью человек в шестнадцать стоял тот самый, не купивший мойвы. И именно он, а не кто иной, указал на выходящих из магазина Кряжина, Георгиева и Сидельникова и хриплым голосом, словно прорывавшимся сквозь разорванный насос, вскричал: «Вот они! Это они!»

Толпа загудела, потом, видя, что на нее никто из троих не обращает никакого внимания, словно ее и не было, затрубила и двинулась.

Сидельников, даже не глядя в их сторону, быстро выдернул из-за пояса «макаров» и трижды, словно очередью из автомата, выстрелил в метре от их ног. Пули вошли в утоптанный снег, как в масло, и свидетельством того, что пистолет не газовый, были небольшие хлопья снега, взлетевшие до пояса