внутренний двор ГУВД и расстреляю. Извини, если обидел.

Георгиев опешил. Ночевать здесь все время нахождения в Холмске Кряжина ему не улыбалось. А чего стоит старшему следователю Генеральной прокуратуры России подняться на третий этаж управления и попросить начальника поместить контейнер в его сейф? Хотел бы Георгиев посмотреть, как генерал-майор Коптев ему откажет. Хотя еще больше, конечно, хотелось бы посмотреть, как Кряжин поведет генерала во внутренний двор.

– Конечно, – сказал оперативник, чувствуя, как ставится под вопрос присвоение ему через месяц очередного звания, – если в Холмске только один надежный сейф…

Но даже после этого ему пришлось встать, зайти в свой кабинет, громыхнуть металлическим шкафом и очистить нижнее отделение.

Но вдруг Кряжин остановил процесс и заявил, что пусть лучше контейнер находится с делами Георгиева. Георгиеву было совершенно безразлично, за какое из отделений он отныне будет бояться больше всего – за нижнее или за верхнее. А потому, уложив обратно вынутые на пол вещи, он закрыл его, открыл дверцу сверху и уложил блестящий цилиндр между папок.

Глядя, как ключ от сейфа утопает в кармане следователя, Георгиев захотел сесть на стул и смотреть на дверцу, за которой лежало сто миллионов долларов в виде наследия убиенного профессора. Георгиев перестал уважать ученых. Он их ненавидел.

Когда Кряжин вернулся в свой кабинет вместе с опером, ежесекундно оглядывающимся, Желябин вел с кем-то по телефону отрывистый разговор. По обрывкам фраз и по лицу начальника отдела советник догадался, что случилось событие, имеющее значение больше для повседневной деятельности майора, чем для их совместной работы.

– Я могу идти? – шепнул Мацуков.

– Конечно, – спохватился Кряжин. – Не забывай выходить на связь.

Проводив младшего коллегу отеческим взглядом, советник подождал, пока за ним закроется дверь и затихнет шум ворвавшейся в кабинет майора коридорной суеты. В это время майор положил трубку и доложил:

– Странное событие произошло нынче ночью в одной из квартир на улице Дзержинского.

– Не переименовали еще, что ли? – Пожевав губами, советник чуть дернул веком.

– Что не переименовали? – отрешенно поинтересовался майор. – А-а, улицу… Да кому она нужна. Для меня главное, что на ней происходит.

– И что там произошло, позвольте полюбопытствовать? – Кряжин нахально зевнул и посмотрел в окно.

– Неизвестные проникли в одну из квартир, перевернули все вверх дном и выворотили все подоконники. Хозяева этой квартиры, возвратясь из путешествия по Средиземноморью, будут очень удивлены сим фактом. Глупость, правда? – Желябин, смеясь, адресовался к Кряжину, и тому ничего не оставалось, как отвечать:

– Квартира не тринадцатая?

Георгиев, переживающий за свой сейф, фыркнул.

– Нет, двадцать шестая.

– Пошутили, и будет. Готов выслушать предложения по поиску нашего героя.

Выслушав мнение Георгиева и его начальника, выкурив несколько сигарет, Кряжин дождался того момента, когда Желябин проговорил: «…цена риска велика, и не исключен вариант вооруженного сопротивления…» Советник резко качнул головой и положил сигарету на край пепельницы.

– Ошибка в заключении. Пикулин не будет сопротивляться.

Желябин уставился на московского следователя. И выдавил через силу:

– А как же…

– Его бегство вызвано естественным чувством самосохранения. Я уверен, он уже давно бы явился к нам, если бы не атаки бандитов. Сейчас он вполне может быть уверен, что следствие с ними заодно. Кому же охота ни за что погибать? – Взяв сигарету, он выпустил к потолку густую струю дыма. – Лучшим подтверждением тому служит его приход в ГУВД с кейсом.

– Я не понимаю…

– Не нужно ничего понимать, – резко перебил Кряжин. – У меня такое чувство, словно я работаю с недотепами. Заводи «Волгу», Сидельников!

– Куда мы едем? – решился Георгиев.

– К некоей Татьяне, подружке Пикулина.

Желябин мысленно махнул рукой. Ему надоели эти следственные игры человека, имеющего какой-то план. Поскорее бы он наигрался и убрался отсюда вместе с призом! «Мы все в руках человека, – думал, идя по коридору, «убойник», – у которого в голове есть какой-то план! Это самое страшное, что может произойти с людьми, – быть во власти непонятного типа, имеющего какой-то план!..»

Дома Татьяны не оказалось, они тут же поехали в библиотеку.

Татьяна сидела за высокой, отполированной сотнями тысяч локтей стойкой и раскладывала по деревянным ящичкам синего цвета какие-то формуляры. Сверяла с записями в толстой тетради и укладывала. Приход известных ей лиц она восприняла спокойно («стоически», – отметил про себя Кряжин) и даже не удивилась, когда ей предложили пройти в глубь помещения с целью подыскать более удобное для разговора место.

Этим местом оказалась небольшая по размерам комнатка, в которой стояли три стула, потертая по краям до малинового цвета софа, обитая черным дерматином, и столик кустарного производства. На столике стоял чайник, пачка индийского чая и две чисто вымытые кружки.

Усевшись на край софы, Татьяна поправила на переносице очки с большими линзами, моргнула и стала чего-то ждать. Так обычно ведут себя в женских колониях арестантки, которых для чего-то вызвала к себе начальница оперативной части.

– Вас, наверное, удивил ранний визит знакомых мужчин?

– Не скрою, – согласилась она. – Хотя, зная вашу профессию, удивляться нечему. Спасибо, что не разбудили четыре часа назад.

– Четыре часа назад я не собирался к вам ехать.

– А сейчас приехали.

– Сейчас да. И вот с какой целью. Я не расслышал в день нашего первого знакомства, когда вам позвонил Пикулин, чтобы предупредить о приходе.

– И хотите уточнить? Понятно… Не знала, что в Генеральной прокуратуре служат такие невнимательные люди. – Натолкнувшись на цепкий взгляд следователя, она решила повременить с иронией и снова поправила очки. – Он позвонил в районе восьми вечера.

– Еще раз подумайте и назовите точный час. Чтобы потом не говорить, что перепутали стрелки на часах.

– Господи! Я же говорю – около восьми! Это когда часовая стрелка почти на восьми, а минутная почти на двенадцати! Это так важно?

– Возможно. Значит, в районе восьми, – повторил Кряжин. – Сориентируйте в границах района.

– Господи, – не меняя выражения лица, пробормотала она. – От без десяти восемь до десяти минут девятого.

– А курица ваша не подгорела бы? С четырех двадцати до восьми в плите?

– В каком смысле? – Она поправляла очки без остановки и чем дальше, тем чаще. – Вы помните, что я готовила в тот вечер курицу?

– Хотелось бы забыть, да трудно, – проговорил Кряжин, разворачиваясь к Сидельникову. Тот подошел, вынул из кармана цифровой диктофон и бесшумно включил воспроизведение.

«Около пяти… Да, я уже закончила с курицей. Поставила ее в четыре двадцать, в пять вынула, а через несколько минут раздался звонок… Думаю, минут пять шестого…»

Желябин с Георгиевым беспомощно переглянулись. Такой предмет, как диктофон, в квартире этой женщины им на глаза не попадался.

– Так когда вы лгали? – загрохотал Кряжин, опираясь на стену над головой библиотекаря. – В ту ночь или теперь?