устраивает…

Она не верила, что такое возможно. А как же квартира? Вещи как?

Пройдясь вдоль стеллажа, советник провел пальцем по корешкам книг. Они стояли здесь тесным строем в количестве целого батальона, и было очевидно, что хозяйка расставляла их здесь не для интерьера, а с любовью.

Кафка… Есенина шесть томов… Жорж Санд… Дюма.

Маяковский полкой ниже (скорее, для противопоставления Есенину, нежели для чтения ради удовольствия), Лондон… Верн.

Карнеги (неудивительно, если посмотреть на мнительную, вероятно, необщительную хозяйку), Брэгг (ей-то зачем заботиться о фигуре, там и так явный недобор!). «Как стать богатым» какого-то Валлейтайна.

Разносторонний человек, нечего сказать.

«Ну, и как им стать?» – Кряжина всегда занимал этот вопрос, и он всякий раз находил на него ответ, листая многотомные уголовные дела. Благодаря этим томам советник знал тысячу способов стать богатым, но ни один из них не гарантировал владения богатством до наступления естественной смерти. Видимо, некий Валлейтайн знал тысяча первый, который гарантировал.

«Можно стать состоятельным человеком, – писал автор, и его труд чуть подрагивал в любознательных руках следователя, – быстро, не обходя закона и не оставляя после себя горы долговых расписок, векселей, судебных исков…»

– Она одевается?

– Да, – отвечал ему за спиной Сидельников, и Желябин отмечал, что муровец становится невыносимо болтливым.

«Познайте интересы людей, окружающих вас, и используйте их в своих интересах. Каждого вокруг вас занимают мысли о деньгах, только о деньгах и ни о чем другом, кроме денег. Для того чтобы заставить людей не аккумулировать у себя деньги, а безропотно избавляться от них в вашу пользу, существует много способов…»

Так-с. Все ясно. Это не одна тысяча первый способ. Это общий принцип, на котором построена тысяча старых. Начинает попахивать «особенной частью» Уголовного кодекса, особенно тем ее разделом, где говорится об имущественных преступлениях. Мошенничество, мошенничество и ничего, кроме мошенничества, – вот то, что занимает мысли Валлейтайна и, очевидно, этой женщины. Последнее вероятно, а не факт, ибо фразы подчеркнуты карандашом, и не известно, с какой целью. Не исключено, чтобы лишний раз убедиться в том, что нет ничего выше чувств и ниже денег.

– Вы готовы? – Поставив книгу на место, Кряжин развернулся и заложил руки за спину.

Перед ним, одетая в верхнюю одежду, стояла женщина. Коротенькая шубка из нутрии (в Сокольниках на распродаже такие не дороже пяти тысяч), стройные ноги, обтянутые зимними колготами, пестрый шарфик поверх шубки, и…

И спортивная шапочка с надписью «Nike», из-под которой кокетливо были выпущены два спиралевидных завитка каштановых волос.

Кряжин, наклонив голову набок, замер и еще раз окинул женщину с ног до головы.

– Подожди, подожди… – остановил он рукой потянувшегося было к выходу Желябина и вдруг направился к прихожую.

Растерянность в глазах его светилась недолго. Он вернулся уже в своем привычном виде, с желтыми огоньками вокруг зрачков.

– На улице холодно, Татьяна, – предупредил он, протягивая ей норковый берет и мягко завладевая шапочкой «Nike», – вы замерзнете.

К величайшему изумлению Желябина, он подкинул шапочку на руке и мягким движением прижал к своей щеке. «Уж не спятил ли наш следователь?» – пронеслось в голове майора.

– Я так и знал, – сказал Кряжин, бросая явно не соответствующий гардеробу хозяйки предмет на диван. – В ней вы похожи на девицу не очень тяжелого поведения с вокзала, Татьяна. Это ведь не ваша шапочка. Эта шапочка мужская, с головы, чей размер на несколько больше вашей. А оставшиеся на вязке капельки влаги говорят мне о том, что она недавно побывала на улице. – Улыбнувшись, он снова развернулся к Желябину: – И я даже знаю, кому она принадлежит. Вы помните молодого человека, совершающего пробежку по вечернему Холмску, Желябин?

Таня молчала, с хрустом в пальцах прижимая к себе берет цвета ее лазоревых глаз.

– Вам так хотелось остановить машину и тотчас начать поиски грабителей, майор, что взор ваш, обращенный ко мне, таил настоящую ненависть. Еще бы – «важняк» брезгует уличными грабежами. А между тем, остановившись, вы получили бы ответ, что отсутствие головного убора – это не ваше дело.

Он вновь повернулся к Тане.

– Где Пикулин, мадам? – грозно проговорил советник, зависая над разоблаченной женщиной. – Где тот, у которого не было времени даже схватить с кресла шапочку?

Рухнув в кресло, Танька зарыдала, и сквозь всхлипы ее, перемежаясь с подвываниями, стали вырываться бессвязные фразы.

– Они пришли… Саша несчастен, он ни в чем не виновен… Они стали ломать дверь, Саша спрыгнул!.. Он ничего мне не объяснил, просто… попросил пожить несколько дней… Как я могла отказать?! Они стреляли в меня-а!!

– Стреляли? – удивился Кряжин, не понимая, как при этом он может разговаривать с ней, абсолютно живой и плачущей.

– Они стреляли, чтобы напугать!! Вы видите эту дырку в диване?! Вы видите ее?! Один сказал мне, что, если я не буду держать рот на замке, со мной будет то же самое!!

Сидельников приблизился к спинке дивана и сунул палец в отверстие. До его пальца сюда вошел снаряд никак не меньше девяти миллиметров. В противном случае палец бы не вошел.

Отодвинув диван, он увидел пригоршню известки, лежащую на полу под лепешкой, чернеющей на белом фоне. Она была похожа на не пораженную биатлонистом мишень. В центре ее между тем зияло отверстие, указывающее на то, где следовало искать пулю.

Ситуация менялась. Везти женщину в ГУВД теперь было не нужно. Во-первых, она лгала по вполне обоснованным причинам, во-вторых, сейчас она в состоянии говорить и расскажет гораздо больше, чем от нее потребуют.

– …они выломали дверь, когда Саша уже прыгал с балкона. Их было двое, оба вооружены, и тот, что был с пистолетом, похожим на ваш, – она кивнула на подмышку Кряжина, куда тот упрятал свой «макаров», – стал обыскивать комнаты. Второй, с большим пистолетом, бросился ко мне, схватил вот так, – она, скрестив на горле ладони, показала как, – и закричал. Он требовал, чтобы я сказала, где Саша. Когда им стало ясно, что он ушел и им его не догнать, тот, что был с большим пистолетом, направил его мимо меня и выстрелил… Боже мой… Я думала, что умерла… Вы пришли, я вас видела, но думала, что это уже там, далеко…

Пока Кряжин задавал вопросы и строчил что-то в своей записной книжке, Сидельников сидел в кресле и, не вынимая руки из кармана, с отсутствующим видом разглядывал дешевенькие репродукции на обоях.

– …Саша ничего мне не объяснил. Мы созвонились, он сказал, что в двенадцать будет. – Всхлипнув, она утерла нос рукавом свитера и пошарила глазами по полу. Догадавшись, Желябин поднялся и направился в кухню за целым стаканом и водой. – У меня он пробыл не больше пятнадцати минут. Говорит, что на Волховской хотели убить его, а убили его друга, Кащеева… Он не понимает, что происходит… – И она посмотрела на Кряжина, оборвав фразу на полуслове.

– Иван Дмитриевич, – понял советник.

– Он не понимает, что с ним происходит, Иван Дмитриевич… Молчит, отмахивается и лишь твердит, что все сговорились. В милицию идти не хочет, говорит, что не с чем туда идти. Я умоляю вас, Иван Дмитриевич… моя жизнь… она не очень удалась… мне тридцать четыре и никаких надежд… Он единственное, что есть в моей жизни. Скажите мне, за что ищете его вы и за что его хотят убить… – Не сдержавшись, она скривила лицо и последнее слово произнесла тихо и с горечью: – Бандиты…

– Позвоните соседям, пусть помогут вам с дверью, – подумав, сказал советник. – Если считаете нужным,