твоего строения. После этого я смогу точнее рассказать тебе о будущем твоего тела.
«Кто ты?» – подумал он.
Существо уже шелестело и шуршало в изголовье:
– Шетшироциор.
И перед тем как уплыть в забытье, Руф подумал, что это слово ему не совсем незнакомо…
Оказалось, что он видит в темноте гораздо лучше, чем прежде.
Затем Руф с некоторым изумлением обнаружил, что его тело, несмотря на боль, существует отдельно от него. Он не чувствовал ровным счетом ничего – ни голода, ни естественных потребностей. И от этого ему стало не по себе, будто он взял чужую вещь без спроса и теперь пользовался ею. Но ведь настоящий хозяин может в любую минуту предъявить свои права…
Шетширо-циор явно приходил не один. За ним перемещались, немного ниже того места, где покоилось тело человека, несколько неярких пятен желтовато-зеленого рассеянного света. Скорее всего их кто-то приносил, но Руф не тревожил своего посетителя глупыми расспросами.
Чем освещают это странное место – не самое непонятное в его жизни.
Время текло мимо Руфа, не задевая его, и только регулярные появления шетширо-циор являлись доказательством того, что он существует. Обычный человек начал бы в такой обстановке сходить с ума. но юноша с его ледяным спокойствием, которое не раз изумляло и даже раздражало соплеменников, не терзал себя неразрешимыми вопросами.
Некогда он сумел достойно принять смерть.
Сейчас оказалось, что он может так же достойно принять и неведомо кем подаренную жизнь.
Он понимал, что не хочет есть, и не требовал еды, хотя само состояние казалось ему весьма непривычным.
Он не испытывал жажды и потому никогда не заговаривал с посетителем о воде, хотя и не мог вообразить, что так изменило его.
Он почти ничего не видел во тьме, где постоянно пребывал, однако сумел внушить себе, что бесполезно требовать света у своих гостеприимных хозяев (хитрых тюремщиков?), раз уж они сами его не оставляют.
Оказалось, что его поведение оценили.
– Ты спокоен, человек, – заметил однажды врачеватель. – Это нас радует, но и удивляет. Ты хочешь задать какие-нибудь вопросы?
– Конечно хочу, – сказал Руф, не желая обидеть собеседника. Кроме того, естественно было бы проявить любопытство – вот он и проявил его.
На сей раз, отвечая, он воспользовался голосом, и негромкое эхо подхватило его слова, исковеркало их и протащило дальше, вглубь (пещеры? коридора? зала?). Ему не понравилось, как прозвучал слабый и неровный голос со срывающимися интонациями. Это было неуместно.
– Спрашивай, – сказал шетширо-циор, ловко переворачивая безвольное тело, и мелкие уколы в области лопаток подсказали Руфу, что именно там рана выглядит хуже всего. Затем он ощутил себя шелковым ковром, который штопают тончайшей нитью, стягивая рваные края уродующей его дыры.
– Как мы с тобой разговариваем?
– Просто, – отвечал врачеватель. – Я вижу твои мысли, ты видишь мои. Потом наш разум переводит эти мысли в знакомые нам слова. Я не произношу ничего похожего на то, что ты слышишь, и даже не знаю, что именно представляется тебе. Но это не важно. Важно, что мы вполне способны понять друг друга. Еще что- нибудь?
– Где я?
– Это ты узнаешь, когда твое тело будет в совершенной форме.
Когда шетширо-циор удалился, Руф хотел было внимательно изучить себя и пространство, где оказался, однако вместо этого ощутил острый и внезапный приступ тоски по Каину – если быть предельно честным, то по Уне и Аддону.
Мысль о них вызывала в его душе боль гораздо более сильную, нежели раны на неподвижном теле.
В уголках глаз появились капли соленой влаги: вероятно, при таком слабом освещении они слезились. Другого объяснения Кайнен не видел.
Времени он не чувствовал. Боль на сей раз была значительно слабее. Себя самого по-прежнему ощущал парящим в шелковистом прохладном потоке воздуха. Руф не заметил, как крепко заснул.
На следующий день
глаза, открылись легко, и человек впервые увидел того, кто разговаривал с ним.
Это было чудное существо, более всего похожее на личинку-переростка длиной в два локтя и толщиной с бедро взрослого мужчины. Тельце «личинки» было пухлым и будто бы перетянуто веревочками через каждую ладонь. Все оно было сплошь покрыто мягкими шерстинками более темного цвета. С одного конца на