– Поздно, отец. Когда ураганный ветер подхватывает сухой листок, листок может хотеть остановиться. Но это ничего не даст: все решает ветер. Мы – все равно что сухой листок на ветру. Даже если мы повернем войска обратно, война разразится. Это случится раньше или позже, но все равно неизбежно…
Мы можем ждать, пока чудовища покинут пределы своего города и разорят несколько селений. Мы можем какое-то время сдерживать гнев наших подданных, но все равно они отправятся громить обитель многоруких, и тогда трагедии не миновать. Если уж войне суждено быть, то пусть ее ведут лучшие полководцы и отборные воины, а не неопытные и плохо вооруженные граждане…
– Ты права, девочка моя. Он уже собирался отъехать в сторону, но тут Уна тихо сказала:
– Отец, я все время думаю про Руфа. Он ведь не просто один из них – он у них главный?
– Думаю, что да.
– И велика вероятность того, что мы встретимся в бою?
– Этого я не знаю. И отчего-то испытываю невероятное облегчение от своего незнания.
Аддон окинул взглядом армию, которая не просто двигалась в сторону Города-на-Холме, но буквально пожирала пространство, как некий мифический монстр.
Они с Уной и Каббадом стояли чуть выше по склону холма, а перед ними расстилалась равнина, покрытая массой шевелящихся тел. Войско достигло тех размеров, когда могло восприниматься как нечто целое, как единый живой организм, обладающий собственным разумом и чувствами. Правда, разум был холоден и безжалостен, но отнюдь не блестящ, а из чувств преобладали в основном ненависть, жажда мести и страх…
Подобное существо вызывает у нормального человека отвращение и ужас, ибо оно способно на такие зверства и безумства, которые недоступны осмыслению.
Смысла в них просто нет.
Это был слаженный и гениальный в своей простоте механизм, предназначенный для убийства.
– Хуже всего, – сказал Кайнен, с трудом заставляя себя оторваться от созерцания этой смертоносной и безжалостной, но все же красоты, – что если человечество выживет в этой бойне и о нас станут вспоминать, то какой-нибудь бойкий летописец спустя пару десятков ритофо ничтоже сумняшеся изложит, как ехали мы на бой с чудовищами – лишенные сомнений и колебаний, уверенные в справедливости нашего дела и в неизбежной победе, ибо великие и мудрые боги были на нашей стороне. И преисполненные благоговения и почтения к нашим богам, одержимые ненавистью к врагу, готовые уничтожить всякого, кто посягнет на нашу свободу и жизнь, ехали мы отстаивать правое дело.
Ему и в голову не придет, что в действительности у нас просто не было выбора; что наши «милосердные» боги подставили нас под удар, использовали в своей игре. Что они решали какие-то давние распри, уничтожали друг друга, а до нас им не было дела – кто мы богам? Жалкие козявки?
Что там, среди врагов – не среди, во главе их, – стоял человек, дороже и любимее которого у нас не было в жизни. И уже поэтому о ненависти к врагам и об уверенности в правоте нашего дела речи нет и быть не может.
Что нашей жизни никто не угрожал, кроме нас самих. Знаешь, что кричал на площади Глагирий? Что нет чудовища страшнее того, что живет в каждом из нас. Я чувствую, как это чудовище ворочается во мне, как оно растет и набирает силу… Оно, и никто иной, посягает на мою свободу и разум.
Но летописец этого не напишет.
Он придумает что-нибудь завлекательно-героическое, трогательно-возвышенное, и спустя десятки ритофо, вдохновленные этой чушью, окрыленные примером своих славных предков, другие полководцы во главе другой армии отправятся в бой с какими-нибудь несчастными, вся вина которых будет заключатся в их инакости.
Впрочем, не обращайте на меня внимания. То, что я думаю, не повлияет на то, как я буду воевать. – И Ад дон тронул своего коня, понукая его приблизиться к протаскиваемым мимо бираторам. Благородное животное заартачилось – оно отчего-то на дух не выносило не то сами немилосердным образом скрипящие и трещащие метательные орудия, не то быков, которые их волокли.
Подскакал Килиан. Лицо чумазое, покрыто толстым слоем пыли. Вообще за многотысячной армией пыль тянулась темно-желтым грязным плащом и еще долгое время не оседала наземь. Так что если обернуться, то ничего, кроме плотной ее завесы, не было видно.
– Быть беде, – молвил Каббад.
– Отчего? – изумилась У на.
– Знал бы, предупредил… – отвечал прорицатель,
нагоняя Аддона.
Его предчувствие несколько запоздало. Или появилось с идеальной точностью – это уж как посмотреть.
Где-то далеко, кажется на правом краю бескрайнего моря воинов, раздался истошный крик.
Руф Кайнен тоже обратил внимание на завесу пыли – такую плотную, что там, где она висела, невозможно было разглядеть даже пальцы собственной вытянутой руки. И не преминул воспользоваться преимуществом, которое предоставил ему враг. Небольшой отряд алкеталов, идеально сливающихся с окружающим пространством, ударил с правого фланга – оттуда, где равнина заканчивалась, и отряды Аддона были прижаты к лесу.
Правда, вопящие от ужаса люди, которых беспощадно уничтожал невидимый противник, понятия не имели, какова численность нападавших. Они даже не знали, от кого им отбиваться. Изредка из желтого марева выныривал силуэт будто вылепленной из пыли фигуры, но тут же и исчезал: алкеталы знали, что, оседая, пыль выдает их. Да и не могли они никак уничтожить полностью ни одну войсковую часть. Но Избранник и не ставил перед ними такой задачи. Он приказал только посеять панику, нанести хоть какой- нибудь урон и исчезнуть так же внезапно, как они и появились.
