Разговор перешел на отношение к религии. Насколько я понял, у них это личное дело каждого, и, кто хочет, может ходить в церковь. Религия не запрещена, и специальных антирелигиозных уроков в программе нет. Видимо, по их мнению, она должна потихоньку отмереть сама собой. В Клайпеде три церкви, но в других городах с таким же населением их бывает и больше.

Учительницы посочувствовали мне: в Англии же такая страшная безработица и нищета! У меня создалось впечатление, что, по их убеждению, я приехал из страны всеобщего голода и бесплатного благотворительного супа. Когда я сказал, что жизненный уровень английских трудящихся растет и у многих есть собственные машины, они поглядели на меня с искренним недоверием, как на распространителя капиталистической пропаганды.

Но я их особенно не виню: они нет-нет да скашивали глаза на мой обтрепанный макинтош, на отвисающие карманы, на пуговицы с голубыми хвостиками ниток. Уж если это квалифицированный английский специалист, так в чем тогда ходят простые английские труженики?

— Но жизненный уровень учителей у вас ниже, чем у нас, — заметила одна из моих собеседниц.

Что я мог ответить? Одеты они все были прекрасно и, видимо, преуспевали. У меня сложилось впечатление, что быть учителем в России — очень престижно.

— А что такое «экзамен для одиннадцатилетних»?

Я попытался объяснить в силу своих возможностей, как в этом возрасте школьникам устраивается проверка на уровень развития умственных способностей, чтобы определить, какой тип образования подходит каждому. Вот уж тут они меня хорошо поджарили! В хор женских голосов, как басовая нота органа, ворвался звучный голос заместителя директора:

— Распределять детей по способностям, как вы говорите, не имеет ни малейшего смысла! — Он явно был человеком с твердыми позициями.

Я повернулся к нему.

— А у вас все категории учатся в одном классе?

Китти перевела его ответ.

— У нас все дети — способные! — Сказано это было с глубоким убеждением и абсолютной серьезностью.

Из дальнейшего разговора я узнал, что в университеты поступает очень большой процент выпускников и что для повышения образования весьма популярны вечерние учебные заведения. Собственно говоря, многие русские именно таким способом заканчивают школу, а затем университет или институт.

Заместитель директора разразился новым залпом русских слов, который в переводе оказался суровой критикой системы частного образования в Англии. Он принялся доказывать, что настоящее образование там доступно только детям богачей. Когда же я возразил, что университетские стипендии обеспечивают возможность получить высшее образование любому человеку, каким бы ни было его финансовое положение, он только презрительно сощурился. Полагаю, я его не переубедил.

Так или иначе, но разговор в целом получился удивительно приятным мы смеялись, шутили, спорили, возражали, соглашались, и я готов был просидеть там хоть до вечера, но капитан все чаще поглядывал на часы. Ему не терпелось вернуться к себе на судно. Бедняга! Как он, наверное, молил бога избавить его в будущем от таких ветеринаров!

Мы попрощались самым дружеским образом — смех, рукопожатия… Даже заместитель директора заметно оттаял: он вежливо проводил нас до дверей, с улыбкой, смягчавшей тяжелое лицо, пожал нам руки, поклонился и помахал вслед.

А на судне меня ждали неприятности. Со мной желала поговорить какая-то женщина насколько я понял, комиссар с государственной фермы.

Росту в ней оказалось за шесть футов, и сложена она была соответственно. С грубоватого лица на меня из-под черного берета сверху вниз холодно смотрели сердитые глаза. Несомненно, спуску давать мне она не собиралась.

По-английски она не говорила, но тем не менее, сразу перешла к делу.

— Акха-кха-кха? — Хотя другие русские недурно изображали овечий кашель, басистые звуки, вырвавшиеся из глубин могучей грудной клетки, далеко превзошли их усилия.

Я в очередной раз пожал плечами и улыбнулся бессмысленной улыбкой, но на нее этот прием не подействовал. Она зажала мое плечо в стальных клещах и без малейшего усилия потащила меня в трюм, где укоризненно ткнула пальцем в линкольнов и несколько раз покашляла. Я отвечал разуверительными улыбками, которые совсем меня вымотали.

У нее в руке появился термометр. Тоже ветеринар? Нет, вчерашняя толстушка понравилась мне куда больше! Этой помощники не требовались: она прижимала очередную овцу к перегородке огромным коленом, как щеночка. Температура у всех оказалась нормальной, но терпение великанши явно истощалось. Расхаживая между загончиками, она несколько раз наталкивалась на меня и даже не замечала, как я отлетал к перегородке, хотя я мужчина плотного сложения да и ростом не так уж мал. Мне пришло в голову, что, сойдись мы на ринге в боксерских перчатках, я и одного раунда не продержался бы.

В конце концов она извлекла из кармана маленький русско-английский словарь и обрушила на меня град неудобопонятных слов. Кое-как я уловил что-то о бронхите, но тут она перешла на гневное бормотание, как будто забыв про меня, и я поторопился ускользнуть к себе в каюту.

Я уже собирался нырнуть в нее, но тут из камбуза выглянул Нильсен.

— Вы пропустили обед, мистер Хэрриот. Вам было трудно, у вас усталый вид. Погодите! — Он поднял ладонь. — Я что-нибудь для вас приготовлю.

Стоя на пороге тесной каморки, я смотрел, как он отрезал ломоть ржаного хлеба и принялся нарубать тоненькие кусочки вырезки. Движения его были точными, огромный нож сверкал как молния. Затем он настрогал репчатого лука, а когда колечки совсем закрыли разложенное по ломтю мясо, залил всю груду сырым яйцом. Посолив и поперчив, он гордо протянул мне свое творение.

— Говядина по-татарски! — торжественно провозгласил он. — Кушайте, мистер Хэрриот. Вам сразу станет легче.

Я попятился. Есть этот ужас? Сырое мясо, сырое яйцо… Немыслимо. Я отчаянно подыскивал предлог отказаться, но меня парализовало сияющее лицо Нильсена. Он же мой друг, камбузный гений, и думает только о том, как бы подкрепить меня в час моей нужды. Будь что будет, но сказать «нет» у меня не достанет духа.

Собрав все мужество, я поблагодарил его, ухватил нагруженный ломоть и с отчаянной решимостью впился в него зубами. Постараюсь не дышать и проглочу, не распробовав… Но кусок оказался слишком большим, я во всей полноте ощутил его вкус… Какая прелесть!

Кок сиял все больше, наблюдая изумление на моем лице. Но затем он, вероятно, уловил в моих глазах какую-то тень сомнения, потому что с тревогой положил ладонь мне на плечо.

— Прибавить щепоточку перца?

Продолжая жевать, я несколько секунд смотрел на него, а затем вынес свой приговор:

— Пожалуй… да… пожалуй, чуть-чуть.

Он помахал перечницей над ломтем с его грузом и, пока я расправлялся с экзотическим яством, следил за мной с неописуемым восторгом. Нет, он не посрамил свой талант!

«Юбберген» освободил причал около восьми, когда уже совсем стемнело. Мы тотчас заняли его место, и выгрузка началась. Подали вагоны, гигантский кран установил сходни, и моих бедных овечек погнали по ним.

Я прожил с ними буквально бок о бок шесть суток, и, хотя знал, что таким породистым аристократам обеспечен самый лучший уход, у меня защемило сердце. А красавицы ромни-марш с головами плюшевых мишек все трусили в слепящем свете прожекторов и скрывались в темном нутре вагонов. Двери задвинулись, и мне стало не по себе. Они привыкли к зеленым лугам Кента. Что-то ждет их впереди?

По пристани сновали русские грузчики в черных плащах, выкатывая из тьмы вагоны на освещенный участок. Мой верный помощник Раун, которому все вокруг были по плечо, метался по сходням, подгоняя овец и сияя золотой шевелюрой.

Не менее заметен был Юмбо (так, по-видимому, принято называть младшего члена команды). Красивей юноши мне видеть не доводилось. В семнадцать лет уже широкоплечий гигант, но с ангельским лицом, огромные голубые глаза, густые белокурые волосы почти по плечи.