русски. Он ничего не стал объяснять, а повернулся и любезно проводил нас до самых дверей большого, не очень современного здания, которое стояло в одном ряду с остальными домами и более походило на конторское.

Спрашивать разрешения войти оказалось не у кого, и я, опять забыв благоразумие, взял и вошел без разрешения, а капитан покорно последовал за мной.

Внутри меня тотчас озадачила глубокая тишина, особенно странная в школе. Мы очутились в длинном широком коридоре, где стены были увешаны яркими литографиями, изображавшими всевозможные спортивные соревнования, а также подвиги русского оружия. Последние завораживали высокой романтичностью головы у солдат забинтованы, штыки наперевес, красивые лица, глаза бесстрашно устремлены вдаль. В стеклянной витрине лежали почетные грамоты и дипломы.

В коридор выходило множество дверей, и я пошел вдоль них, стучась в каждую и дергая ручку. Все были заперты, и я, утратив всякую надежду, в предпоследнюю дверь стучать не стал, а просто повернул ручку.

Дверь открылась, и я, еле устояв на ногах, влетел в большую комнату. На меня растерянно уставились какие-то женщины. Их было много. Они расположились за длинным столом, во главе которого восседал могучий мужчина с рублеными чертами лица. Он тоже уставился на меня, пожалуй, даже с еще большим недоумением.

Естественно, я ввалился в учительскую… и только тут сообразил, что являю собой странное зрелище. В плавание я взял только рабочую одежду, и на мне был макинтош, в котором я ездил по вызовам. Манжеты и воротник у него обтрепались, всюду виднелись следы соприкосновения с рогами. Когда отрывались пуговицы или отпарывались карманы, я предпочитал не поручать макинтош заботам Хелен, ибо он, как я его ни чистил, хранил в своих швах стойкий запах скотных дворов. А потому чинил его сам, используя голубые нейлоновые нитки, предназначенные для зашивания ран пострадавших животных. Их болтающиеся концы придавали моему костюму дополнительную живописность.

Глаза женщин продолжали потихоньку вылезать на лоб, но мужчина, видимо, уже достаточно мной налюбовался — он вскочил и быстро скрылся за дверью в глубине комнаты. Не требовалось быть великим сыщиком, чтобы прийти к выводу, что он бросился к телефону.

Внезапно я осознал всю глубину моего легкомыслия, но мужественно проглотил поднявшийся в горле комок, улыбнулся обаятельнейшей как мне хотелось верить улыбкой и произнес вопросительно:

— Мадам Журская?

Одна из женщин кивнула, остальные уставились теперь на нее, и она побледнела. Уж не знаю, каким злодеем она меня сочла, но перепугаться перепугалась.

Капитан почувствовал, что настало время вмешаться. Он выступил вперед и принялся быстро объяснять по-немецки, что я председатель Ассоциации родителей и учителей в Дарроуби, но это обстоятельство по понятным причинам особого впечатления не произвело.

Я продолжал стоять посреди учительской, а женщины продолжали смотреть на меня. Любую из них нетрудно было бы вообразить за учительским столом в английской школе. За исключением одной мисс Смуглянки с восточным разрезом глаз. Я же явно производил на них далеко не столь приятное впечатление.

На выручку ко мне вновь пришел капитан, человек поистине неистощимой находчивости. Он спросил, нет ли среди них преподавательницы английского языка. Из-за стола поднялась самая хорошенькая, но тут дверь у меня за спиной распахнулась и в учительскую вошли два человека весьма внушительного вида в щегольской форме с погонами в звездочках на плечах и отлично вычищенных сапогах. Они начали быстро переговариваться с мужчиной, вновь водворившимся на свое место во главе стола, и то и дело сурово на меня поглядывали. Он разводил руками, покачивал головой, и не надо было знать русский язык, чтобы понять суть его слов — я ворвался сюда неведомо откуда и зачем, он обо мне никакого представления не имеет, но моя физиономия очень ему не нравится.

Не хочу преувеличивать, но, пожалуй, не будь со мной капитана Расмуссена, меня тут же увели бы в участок. Однако он тотчас начал растолковывать по-немецки, кто я и зачем сюда пришел.

Спасло меня еще и то, что молоденькая учительница английского языка завела со мной разговор про школу. Я сел рядом с ней у стола, и двое блюстителей закона и порядка подошли к нам. Я все время ощущал их грозное присутствие, а они оглядывали меня с головы до ног, несомненно сбитые с толку моим эксцентричным костюмом.

Я спросил у учительницы, как ее зовут, но ее имя оказалось совершенно зубодробительным. Впрочем, она тут же добавила, что друзья называют ее Китти. То есть так мне послышалось Она рассказала, что замужем, и у нее есть шестилетний ребенок.

Вдруг она судорожно сжала руки.

— Я так волнуюсь! Английский я преподаю уже давно, но с настоящим англичанином еще никогда не разговаривала! У меня, наверное, очень плохое произношение.

— Даю вам слово, что по-английски вы говорите много чище меня, — поспешил я ее успокоить и ничуть не покривил душой, так как мое произношение сразу выдает во мне уроженца Глазго и с точки зрения академической правильности никакой критики не выдерживает. Китти страшно обрадовалась.

Она объяснила мне, что в этот день все ученики школы отправились с директором на кинопросмотр и лекцию. Потому-то в коридоре и стояла такая тишина! А высокий мужчина — это заместитель директора по учебной части. Пока мы болтали, остальные учительницы придвинулись поближе и с интересом слушали все, что Китти им переводила. Даже суровый заместитель директора не совладал с любопытством и, положив локти на стол, перегнулся, чтобы лучше меня видеть.

Атмосфера становилась все более дружески непринужденной, и, к немалому моему облегчению, блюстители закона и порядка отошли и прислонились к стене.

Тут началась бурная игра в вопросы и ответы — естественно, через посредство Китти.

— В каком возрасте дети у вас поступают в школу? — спросила она.

Мой ответ «в пять-шесть лет» вызвал общее удивление.

— А наши — в семь-восемь, — пояснила Китти, и настал мой черед удивиться.

Заместитель директора очень по этому поводу разгорячился. Он стукнул кулаком по столу и категорически заявил, что, согласно принципам педагогики, пятилетних детей учить по школьным программам нельзя. Чему они, собственно говоря, способны научиться?

Когда я ответил, что для начала они знакомятся с простейшими арифметическими действиями, а также запоминают разные новые слова, он только плечами пожал.

Удивило их всех и обычное время школьных занятий в Англии. У них, сообщила мне Китти, младшие дети учатся с половины девятого до половины третьего, а старшие — с половины третьего до половины восьмого. Учеников в классе около тридцати, изучают они все математические дисциплины, родной язык, физику, химию, биологию, историю. Основной иностранный язык в этой школе английский, но преподается в ней и немецкий, французскому и латыни у них не учат.

Мне удалось вставить вопрос о спорте:

— А игры у вас в программе есть?

Китти подняла ладони и засмеялась.

— А как же! Наиболее популярен волейбол, ну, а потом — плавание, хоккей, коньки, футбол, гимнастика… Кроме того, внешкольные занятия. У нас есть много детских клубов.

Тут блюстители закона и порядка, видя, что учительницы разговаривают со мной оживленно и дружески, видимо, пришли к заключению, что я достаточно безобиден, и удалились. После этого беседа стала еще непринужденней и вопросы сыпались градом.

— А закон божий вы преподаете? — поинтересовался я. Естественно, я знал, что нет, но мне хотелось узнать, как они ответят.

На всех лицах мелькнули улыбки снисходительной жалости, а высокая брюнетка саркастически усмехнулась, и Китти перевела мне ее вопрос.

— А дарвинизм у вас тоже преподают?

Я кивнул.

— Да и закон божий, и эволюцию, и научные теории происхождения мира.

Это их явно озадачило.