обезьян; дивный зодчий Нила ранен стрелой повелителя Ланки, он шатается и отступает. Лакшмана осыпает могучего врага тучей стрел, но тот улучает мгновенье и посылает в голову сына Сумитры стрелу, дарованную ему некогда самим Брахмой. Лакшмана падает в потоках собственной крови. Но перед этим успевает пронзить грудь Раваны тремя стрелами. Царь ракшасов взревев от боли, пронзает Лакшману чудовищной величины копьем. Но в этот миг Хануман, оправившийся от удара, встает и страшным ударом кулака сбивает с ног похитителя Ситы. Затем он выносит Лакшману из битвы.
В бой вступает сам божественный Рама.
Чередою метких стрел он убивает колесничего Раваны и лошадей, раскалывает вдребезги колесницу, а затем щит, и лук, и стрелы грозного царя, затем сбивает с древка его стяг и, наконец, поражает в грудь Равану и сносит с его головы драгоценный венец. Равана стоит перед Рамой в ожиданье смертельного удара, но великодушный воитель щадит его и отпускает обратно в Ланку.
Равана посылает ракшасов за Кумбхакарной — последней своей надеждой в битве с божественным сыном Каушальи.
[Пробуждение Кумбхакарны] (Часть 60)
Услышали ракшасы, что им сказал повелитель, И сборищем буйным бегут в Кумбхакарны обитель. Душистых цветов плетеницы несут, благовонья И прорву еды, чтоб ему подкрепиться спросонья. Пещера, окружностью с йоджану, вход необъятный Имела и запах цветов источала приятный. Но вдохов и выдохов спящего грозная сила — Вошедших бросала вперед и назад относила. Был вымощен пол дорогими каменьями, златом. На нем Кумбхакарна, внушающий страх супостатам, Раскинулся рухнувшим кряжем и спал беспробудно В своей исполинской пещере, украшенной чудно. Курчавился волос на теле, что силой дыханья Коробилось, изображая змеи колыханье. Найри́ты дивились ноздрей устрашающим дырам И пасти разинутой, пахнущей кровью и жиром. Блистали запястья златые, венец лучезарный. Раскинув могучие члены, храпел Кумбхакарна. Втащили несчетных убитых животных в пещеру. Их туши свалили горой, наподобие Меру. Из многих зверей, населяющих дебри лесные, Там буйволы были, олени и вепри лесные. Вот риса насыпали груду, — не видно вершины! Мясные поставили блюда и крови кувшины. Стеклись йатудханы, как тучи, несущие воду. Куреньями стали дымить Кумбхакарне в угоду. Сандалом его умастили богов супостаты. Он спал и гирлянд благовонных впивал ароматы. Летающие по Ночам затрещали в трещотки, В ладони плескать принялись и надсаживать глотки. И в раковины, что с луной соревнуются в блеске, Немолчно трубили, но звук не будил его резкий. От грома литавр, барабанов и раковин гула Творенья пернатые с третьего неба стряхнуло.[276] Но спал Кумбхакарна, — лишь птицы попадали с тверди. Тогда принесли булавы и комлястые жерди, И ну молотить по груди его каменной скопом: Кто — палицей, кто — булавой, кто — дубьем, кто — ослопом. Одни Кумбхакарну утесом расколотым били, Другие тяжелой кувалдой иль молотом били. 
