Как месяц в его полнолунное время, Блистая, росло благородное семя. А муж становился суровей и строже. Однажды, с женой пребывая на ложе, Он голову ей положил на колени, Заснул, утомлен от трудов и молений. Заснул величайший подвижник в ту пору, Как солнце уже заходило за гору. Жена, с мудрецом возлежавшая рядом, С младенчества верная чистым обрядам, Подумала: «Мужу, согласно обету, Пора поклониться вечернему свету. Будить мне его или будет пристойно Но трогать его, чтобы спал он спокойно? Будить? Но тогда его сон я нарушу! Не трогать? Заставлю страдать его душу! Так что же мне делать? Не ведаю, право: Супруг мой крутого, сурового нрава! Будить? На меня он обрушится гневно! Не трогать? Но будет скорбеть он душевно: Не видя, как солнце сошло с небосклона, Допустит мой муж нарушенье закона! Я знаю, что гнев мудреца — прегрешенье, Но все же закона страшней нарушенье!» Змея Джараткару, жена молодая, Так мудро о благе и зле рассуждая, Решилась — и мужу сказала учтиво, Пленительно, ласково, сладкоречиво: «Безгрешный в законе, могучий в ученье, Услышь, господин мой, служанки реченье! Как бог семипламенный, семиязыкий, Ты спишь, наделенный судьбою великой. О, встань, господин, ибо день на исходе И скоро стемнеет на всем небосводе. К воде прикоснувшись и верен уставу, Воздай ты вечернему сумраку славу! Есть в этом мгновенье и страх и отрада. Начни, господин, совершенье обряда. Пора приниматься за доброе дело, На западе, муж мой, уже потемнело!» Подвижник ответил супруге сурово, — От гнева дрожали уста у святого: «Жена, про свое ты забыла служенье, Ко мне проявила ты пренебреженье. Я верил, я черпал в той вере опору, Что солнце не сможет в обычную пору Зайти, если сплю я: сильней моя сила! Меня разбудив, ты меня оскорбила. Змея дивнобедрая, тонкая в стане!
