сломался, а на другом буре пришлось нарезать новые витки. К 12 ч ночи, напряженно проработав без перерыва с самого утра, закончили, наконец, и эту работу.
На следующий день в 6 ч утра снова принялись за бурение. Но лед был настолько твердым и бурить его было так трудно, что, хотя к буру приставлено было четыре человека, пришлось для его вытаскивания каждый раз, когда бур заедало, ставить козлы с блоком. Ледяной покров был очень мощный, потребовалось пройти четыре длины бура (6 м), прежде чем мы пробурили лед насквозь и добрались до воды. В отверстие была спущена одна пироксилиновая мина, и другая подведена на длинном шесте под край льда на старой полынье. Обе мины были запалены одновременно, но взорвалась только одна. Мы соединили получше провода, тогда взорвалась и вторая. Результат очень мало отвечал ожиданиям, хотя мины были заложены среди сравнительно тонкого льда.
Подрывные работы были поэтому прекращены до 2 июня, когда ночью лед вскрылся и вдоль старой полыньи и вдоль стенки судна. Вдобавок была взорвана пироксилиновая мина у самой кормы. Действие ее оказалось довольно сильным – лед раскололся до самого штевня. После этого просверлили скважину метров около пяти глубиной у самой стенки корабля и заложили туда 10 нитроглицериновых шашек по 330 г каждая (что соответствовало приблизительно 13 кг обыкновенного пороха). Поскольку мне казалось рискованным взрывать такой сильный фугас в близком соседстве с судном, то сначала взорвали небольшой пороховой фугас в 5 кг, чтобы посмотреть, каково будет его действие. Оно оказалось ничтожным, и тогда решили взрывать большой фугас. Он-то дал себя знать. Корабль получил сильнейший толчок. Одна из картин и ружье в кают-компании «спрыгнули» на пол, а часы в моей каюте слетели со стены. Машину тряхнуло тоже порядком, и у Амунсена разбились бутылка с маслом и ламповое стекло. На лед взрыв оказал отличное действие: судно почти разом освободилось, остались зажатыми частично лишь нос и корма. Проработав еще немного, можно было в тот же вечер совсем освободить «Фрам», но я намеренно оставил судно в таком положении, чтобы не возиться с закреплением его канатами. Вместо этого мы позволили себе после ужина добавочное угощение, считая, что заслужили премию нашей работой.
На следующее утро взорвали лед, сжимавший носовую и переднюю части корабля. Вооружившись ломом, я принялся ломать лед, защемлявший ахтерштевень. Проработал 4–5 мин. Вдруг корабль рванулся, осел глубже кормою и, прежде чем были брошены причалы, отошел от края льдины. Носовая часть подымалась теперь примерно на 6 дюймов выше, чем осенью, когда он вмерз в лед. Итак «Фрам» освободился и был готов снова пробиваться сквозь льды, как только позволят обстоятельства. Но пока еще тронуться в путь было невозможно.
В мае в окружающих полыньях время от времени показывались моржи и тюлени; появлялись также разные морские птицы. В июне и июле вокруг было уже весьма оживленно, мы могли охотиться, сколько душе угодно. За лето настреляли не только множество глупышей, чистиков, поморников, кайр и люриков, но также пару гаг и двух плавунчиковых плосконосых.
Тюленей мы тоже настреляли немало, но добыть удалось всего шесть голов, остальные тонули, прежде чем их успели подхватить. Само собой разумеется, что мы пользовались всякою возможностью поохотиться, в особенности на медведей. Эти звери не так уж часто удостаивали нас своим посещением, но тем большее оживление и интерес вызывало каждое сообщение об их появлении. Все оживлялись, в одну минуту вскакивали на ноги, чтобы достойным образом встретить гостя. В общей сложности за лето было убито 16– 17 взрослых медведей. Одного медвежонка мы взяли живым, но вскоре пришлось его забить, так как он подымал на борту невероятный шум и возню.
В одну из ночей в начале июня Хенриксен собрался пойти к метеорологической будке на льду, чтобы отсчитать показания приборов. Он был настолько осторожен, что, прежде чем во имя науки отправиться в путь, поднялся на капитанский мостик взглянуть, «чист ли фарватер». Ничего подозрительного Хенриксен не заметил. Только подойдя к обсервационному домику, он внезапно услышал почти рядом какое-то фырканье и увидал, что у порога стоит, уставясь на него, медведь. Естественно, что Хенриксен, совершенно безоружный, почувствовал себя при этой неожиданной встрече не особенно хорошо. Он поразмыслил минутку – ретироваться ли ему с достоинством или же улепетывать во всю прыть. И он и медведь находились от корабля на одинаковом расстоянии, и если гость замышлял недоброе, то самое лучшее, пожалуй, было удирать от него поскорее, пока он не успел приблизиться. Убегая во всю мочь, Хенриксен вовсе не был, однако, уверен, что зверь не преследует его по пятам, и отдышался только, когда оказался на судне и схватил ружье, стоявшее наготове на палубе. Но прежде чем он снова спустился на лед, собаки почуяли медведя и моментально бросились на него. Медведь сначала прыгнул на крышу обсервационного домика – собаки за ним, он опять вниз, и притом настолько быстро, что Хенриксен не успел выстрелить. Медведь взял курс к ближайшей полынье и ускользнул и от собак, и от охотника. Гарм в охотничьем азарте прыгнул на льдины, плывшие среди густой каши в полынье, но обратно перепрыгнуть не решался и, сидя на льдине, скулил. Я услыхал вой и вскоре высмотрел пса из бочки; мы немедленно отправились вместе со Скотт-Хансеном к полынье и переправили беднягу обратно на твердый лед.
Несколько дней спустя нас в 10 ч утра разбудил крик Нурдала: «Медведи!» Все с ружьями выбежали на палубу. Однако собаки опередили нас и успели обратить медведей в бегство. Мугста заметил из бочки, что собаки, пустившись вплавь, задержали зверей около большой полыньи, и пришел сообщить об этом мне. Ничего не оставалось делать, как отправиться вдогонку. Путь был хорош, и мы быстро двигались вперед, но так как бежали наперерез ветру, то много времени прошло, прежде чем услыхали лай собак и могли ориентироваться по звукам. Наконец, за маленьким торосом мы заметили одну из собак, потом еще нескольких, а потом обоих медведей. Они сидели на льдине посреди полыньи, прислонясь спиной к большой глыбе. Две собаки прыгнули на льдину, остальные стояли настороже вокруг полыньи. Собаки выполняли свою задачу превосходно; они так хорошо отвлекали внимание медведей, что не составило труда подойти к ним на достаточно близкое расстояние и выпустить в каждого по заряду.
Оба упали тут же, не сходя с места, но слегка еще шевелились и на всякий случай пришлось выстрелить по ним еще раз.
Да, медведи были убиты, но подобраться к ним оказалось не так-то просто. Только обойдя вокруг полыньи, удалось добраться до льдины с той стороны, где расстояние от твердого льда до нее было меньше и где, кроме того, образовался своеобразный мост из мелких льдин. Чтобы подцепить «дичь» и отбуксировать туши на твердый лед, накинули медведям на морды олений аркан. По воде подтащили их к кромке льда, там подвели под них небольшие льдины и общими усилиями вытянули затем на лед. На обратном пути встретились пятеро товарищей с двумя нартами и собачьей запряжкой. По пальбе они поняли, что «кладь» будет. Нарты связали вместе, взвалили на каждые по медведю, впрягли девятерых псов, и нарты с сидящим верхом на каждом медведе погонщиком понеслись с такой быстротой, что остальным пришлось бежать бегом, чтобы не отстать.
В ночь летнего солнцестояния нас опять посетило два медведя. Нурдал увидал их в 12-м часу, когда шел к обсервационному домику; бегом он пустился к судну и сообщил тем, кто еще не улегся спать. Но лишь только люди ринулись на лед, медведи почуяли их и исчезли.
Три дня спустя в полдень к судну подбежала рысцой медведица с маленьким медвежонком. Мы поджарили немного сала, чтобы подманить их поближе, но медведица была очень осторожна, и прошло немало времени, пока она подошла на расстояние 200–300 м. Тут штурман не удержался и выстрелил, вслед за ним начали стрелять остальные; медведица, сделав несколько шагов, свалилась. Между нею и судном тянулась широкая полынья. Несколько человек, взяв плот, направилось к тому месту, где она лежала. Бедный прехорошенький малыш, с почти белой шкурой и темной мордочкой, был ростом не больше нашей самой маленькой собаки. Когда к нему подошли, он уселся на тушу матери и сидел совсем смирно, не выказывая ни малейшего беспокойства и намереваясь, по-видимому, мирно отнестись к событиям. Хенриксен накинул ему на шею ремень, и когда мы поволокли медведицу, малыш охотно последовал за нами; при буксировке через полынью он уселся к ней на спину. Но по прибытии на судно, когда его захотели отделить от матери и перевести на палубу, картина резко изменилась. Медвежонок сопротивлялся из всех сил и пришел в бешенство. Еще хуже он повел себя, когда его выпустили на палубу. Он бесновался, как одержимый, кусался, урчал и ревел в дикой ярости, будто в него вселился сам дьявол и замолкал лишь на те немногие мгновения, когда был занят поглощением кусков мяса, которые ему кидали. Никогда мне еще не приходилось видеть столь полного соединения в одном существе всех черт дикости и необузданности хищной звериной натуры, как в этом маленьком чудовище. А ведь он был совсем еще крохотным медвежонком! Вечером я распорядился убрать этого неприятного пассажира, и Мугста прикончил его ударом
