маленьких; пришлось взять двух самых больших забияк на борт и подержать их некоторое время под арестом. Впрочем, собаки готовы были затеять беспорядок при любом удобном случае. Так, однажды собаки принялись грызть каяки, положенные на крышу большой собачьей конуры. Мы подоспели вовремя, прежде чем они успели нанести каякам сколько-нибудь серьезный вред. Пришлось разгрести снег вокруг конуры, так, чтобы они больше не могли взбираться наверх и продолжать свои забавы.
10 февраля собралась ощениться одна из дочек Сусси. Ее взяли на судно и положили в большой ящик со стружками. Из пятерых щенят оставили ей только одного: двух тут же прикончили, один родился мертвым, а первенца съела эта обжора и чудовище каннибализма.
Несколько дней спустя ощенилась Кара. Она была единственной сукой, проявившей настоящую материнскую нежность. Трогательно было смотреть на нее и жаль отнимать у нее щенят. Но пришлось все же прикончить их, так как в это время года невозможно выходить щенят, да и сама мать была еще чересчур молода, мала и тщедушна.
В начале марта щенков, родившихся в октябре, мы стали выпускать на целые дни, а пятого марта поместили их вместе со старшими щенками на льду в передней конуре. Вечером конуру закрыли, как обычно, люком. В течение ночи выходное отверстие занесло снегом, иней и лед внутри конуры растаяли, и все собаки вымокли. Когда их утром выпустили, оказалось, что маленькие щенки страшно перемерзли, и потому их взяли обсушиться к себе, в кают-компанию.
5. С 17 мая по 21 августа 1896 г.
17 мая «Фрам» находился примерно под 83°45 северной широты и 12°50 восточной долготы. И на этот раз мы отпраздновали национальный день шествием с флагами приблизительно так же, как 17 мая прошлого года. Впереди всех, восседая на медвежьих шкурах, ехал Мугста на нартах, запряженных семью собаками, рядом с ним шел «оркестр» в лице Бентсена. Когда мы выстроились на льду, вдруг в полынье напротив корабля показалась пятерка нарвалов, а немного погодя тюлень. Это бодрящее зрелище было принято за счастливое предзнаменование, обещающее хорошее лето. Большой торос, служивший прошлый раз трибуной для наших веселых самодеятельных выступлений, был теперь далеко. Его отрезали от нас полыньи и торосы, и праздник на открытом воздухе пришлось ограничить только шествием с флагами. Сперва процессия направилась на юг, мимо обсервационного домика, по направлению к полынье, затем повернула вдоль полыньи на север, а потом назад к кораблю, где шествие, после того как оно было сфотографировано, рассеялось. В 12 ч дали салют, за которым последовал особенно изысканный праздничный обед. Кушанья запивались настоящим «Шато ля Фрам»[396] разлива 1896 г. Стол был накрыт с большим вкусом; возле каждого прибора лежала изящная бумажная салфеточка, на одном из уголков которой было написано «Ргат» и стихи, воспевающие «Семнадцатое мая»:
За обедом провозглашались заздравные тосты в честь Норвегии, Нансена, Йохансена и многих других.
В последующие дни мы были заняты приведением в порядок машины, а также колодцев для руля и винта. Прежде всего попробовали накачать воду в котел с помощью опущенного в прорубь шланга. Однако было еще так холодно, что вода в насосе замерзла. Пришлось носить воду ведрами и выливать ее в котел по шлангу, сшитому из парусины. Потом поставили трубу и стали разводить под котлом огонь; к вечеру 19 мая, впервые после того, как осенью 1893 г. мы вмерзли в лед, у нас были разведены пары.
Затем мы очистили ото льда, насколько это было возможно, колодец винта, направив туда по шлангу струю пара. Он оказал прекрасное действие. Правда, растопить с помощью пара лед в муфте гребного вала не удалось. Зато воду для котла получали теперь сравнительно легко: набили кусками льда чан на палубе и пустили в него пар.
После ужина все спустились в машинное отделение, чтобы проверить вал. В конце концов после долгих усилий это удалось сделать, вал был повернут на три четверти окружности. Мы остались чрезвычайно довольны своей работой за этот день.
На следующий день был растоплен лед в рулевом колодце, и в половине второго Амунсен стал запускать машину. Из рулевой рамы выплыло несколько крупных кусков льда, и их выловили. Амунсен дал машине некоторое время поработать.
За это время все побывали у него внизу, чтобы собственными глазами увидеть чудо, убедиться, что там внизу действительно «завертелись колеса».
Для нас это было большим событием. Оно вдохнуло надежду на скорое освобождение из плена, хотя путь еще предстоял трудный и долгий. «Фрам» перестал быть безвольной игрушкой капризных дрейфующих льдов. Теперь наш великолепный корабль после нескольких лет зимней спячки снова пробудился к жизни. С волнением мы следили за первым трепетным биением его мощного сердца. «Фрам» словно понимал нас и как будто хотел сказать: «В путь! К югу! На родину!»
Между тем ледовая обстановка вокруг судна оставалась далеко не благоприятной и отнюдь не сулила быстрого освобождения. Правда, появились различные предвестники весны, температура повысилась, и снег быстро исчезал, но мы топтались по-прежнему примерно на той же широте, под которой пребывали уже много месяцев, – приблизительно под 84°. С бочки видна была большая полынья, простирающаяся на юг, насколько хватал глаз; но пробиться к ней через 200-метровую ледовую перемычку было невозможно, пока не развело тяжелый торосистый лед. Поэтому никаких попыток освободить судно из ледяных оков не делалось. Мы пользовались временем для различных работ на корабле – приводили в порядок то, что еще не было налажено, чинили паровую лебедку, осматривали и проверяли такелаж и т. д.
В прорубь, куда опускался лаг, были спущены две медвежьи головы, чтобы ракообразные (Amphipoda) очистили их от мяса. Они выполняли работу быстро и хорошо. Как-то, когда множество ракообразных облепило медвежьи головы, Скотт-Хансен наловил их целую массу сачком и дал сварить к ужину, рассчитывая угостить нас на славу. Но все были жестоко разочарованы. На этих несчастных тварях не было ни кусочка мяса, одни лишь пынцырь и пустота. Только взяв в рот дюжины две сразу, можно было, пожалуй, ощутить вкус, слабо напоминающий вкус раков. Во всяком случае, если бы нам пришлось некоторое время питаться такими ракообразными, боюсь, что мы убавились бы в весе гораздо больше, чем это желательно.
В последние дни мая перспективы наши несколько улучшились, так как ветер перешел в свежий северо-восточный. Лед потихоньку двигался на юго-запад, и вместе с тем все больше и больше расходился. 29 мая на юге, насколько хватал глаз, открылась чистая вода, а над нею темное небо. После долгих уговоров я решился, наконец, попытаться взорвать лед вокруг корабля.
Взорвали фугас, начиненный 50 кг пороха. Эффект получился изумительный: силою взрыва огромные массы льда отшвырнуло с большой силой в полынью. Казалось, еще один такой взрыв и корабль будет свободен. Сразу после обеда пошли закладывать второй фугас в 20 м от кормы. Прорубить для него отверстие во льду стоило невероятного труда. Сначала бурили скважину обыкновенным буром; затем попытались расширить ее – сперва при помощи небольших пороховых капсуль, потом пироксилиновых шашек, но все безрезультатно. Тогда принялись орудовать ломами, ледовыми пилами, прибегли к пару – короче говоря, применили все средства, какие только возможны, и все напрасно. Между тем в результате взрыва на одном и том же месте нескольких мин лед дал во всех направлениях много трещин. Мы решили, что будет достаточно взрыва одного фугаса, спущенного в прорубь для лага, чтобы расшевелить всю эту массу. Так как лед здесь был более тонким, то фугас спустили на 10-метровую глубину. Взорвался он с огромной силой, взметнув вверх до верхушек мачт мощный водяной столб. В этом водяном столбе было немало крупных осколков льда, которые градом рассыпались далеко вокруг. Один осколок весом примерно в 60 кг пробил тент и упал на бак; другой перелетел через корабль и упал у правого борта. Скотт-Хансену и Хенриксену, стоявшим на льду возле батареи запала, пришлось круто, когда на них посыпались ледяные осколки. Оба, разумеется, пустились бежать со всех ног, что по глубокому снегу сделать было не так-то просто; ледяной град изрядно поколотил их по спинам. И все же, несмотря на все труды, затраченные на закладку и взрывание двух больших пороховых фугасов и, кроме того, многих мелких, результат оказался мало заметен. Тогда принялись бурить скважины для двух пироксилиновых шашек, которые хотели взорвать одновременно. Когда добрались на глубину, в 21/2 раза большую длины бура, бур
