обуха.

После этого в течение двух недель не было видно ни одного медведя; но в ночь на 12 июля нас посетило трое, из которых один после жестокой погони был уложен Скотт-Хансеном, штурманом, Нурдалом и Бентсеном, благодаря главным образом собакам, которые и теперь сослужили хорошую службу, преследуя медведя шаг за шагом по пятам. Двое остальных медведей рысцой пустились бежать после первого выстрела и исчезли в тумане.

18 июля вечером я и Мугста застрелили медведя, который едва ли достался нам, если бы Белла не была такой умной и проворной собакой. Вначале собаки раза два почти настигали зверя, но потом ему удалось прыгнуть в воду и переплыть две широкие полыньи, на обход которых собакам потребовалось много времени. Зверь уже готов был прыгнуть и в третью полынью, когда Белла, догадавшаяся забежать вперед вокруг полыньи, бросилась навстречу и остановила его в каких-нибудь десяти локтях от края льда. Мугста выстрелил с расстояния в 200–300 м и настолько удачно, что попал зверю прямо в голову. Медведь свалился и делал лишь слабые попытки защититься от собак. Тогда я всадил ему пулю в ключицу, но так как он и после этого не околел, то получил еще пулю от Мугста.

20 июля штурман застрелил большого медведя, переплывшего через полынью, и, наконец, вечером 6 августа мы убили последнего медведя, но на такой отвратительной поверхности, что пришлось отказаться от мяса и с немалым трудом притащить на судно одну лишь шкуру.

Что касается охоты на птиц, то она много раз была у нас довольно удачной. Так, однажды вечером мы со Скотт-Хансеном застрелили 9 люриков, моевку и поморника; на следующий день 21 люрика и 2 чистиков. Хенриксен однажды убил 18 люриков и чистика, Нурдал – 26 люриков и чистика. В иные дни слеталось невероятное множество птиц, и нам удавалось за какие-нибудь несколько часов настрелять по 30–40 штук.

Эта охотничья жизнь не только оказывала благотворное влияние на наше настроение, которое иной раз бывало довольно унылым, но и снабжала превосходной пищей.

Ежемесячное взвешивание показывало, что наблюдавшаяся прежде убыль в весе некоторых из нас теперь не имела места; наоборот, с того времени, как нежная грудка кайр, жареные чистики, рагу из моевок, суп из поморников и медвежья грудинка прочно вошли в наше меню, решительно обнаружилась прибыль в весе. Кривая нашего веса неуклонно ползла вверх.

И, разумеется, мы очень нуждались в том бодрящем, благотворном влиянии, которое оказывала охота. Дело в том, что ледовые условия нас далеко не веселили: перспективы выбраться изо льдов в этом году, казалось, уменьшались с каждым днем.

В первые дни после освобождения «Фрама» лед оставался сравнительно спокойным. Но 8 и 9 июня произошли сильные сжатия; в особенности 9-го, когда корму судна подняло примерно на 2 м, так что колодец для руля оказался совсем без воды; нос «Фрама» поднялся на 0,7 м при крене в 4° на левый борт. 10 и 11 тоже было сильное сжатие, в особенности ночью с 11 ч 30 мин до 3–4 ч утра.

Наконец, 12 июня утром лед несколько развело, появилась надежда протащить судно немного вперед. Так как шуга[397] была еще совсем густа, то решили, что без помощи машины не обойтись, и я велел развести пары.

Еще прежде чем были разведены пары, полынья несколько расширилась. Дав ход машине, мы прошли в более широкую полынью, где выбрали для корабля хорошую стоянку. Руль еще не был навешен, и для поворотов приходилось время от времени давать судну задний ход. Здесь простояли на месте до 14 июня, когда лед поредел и в направлении на ЮЮЗ, по которому мы собирались пойти, появилась полынья. Мы развели пары и, навесив руль, пошли полным ходом к узкому каналу, который вел в полынью. Несколько раз повторялись попытки вогнать судно в трещину, но тщетно – края льда ни на волосок не раздвигались. Тогда, направив корабль носом прямо в канал и развив полный ход, я стал командовать попеременно то «право руля», то «лево руля». Этот маневр тоже принес мало пользы, судно вошло в канал не далее фок- вантов. На том дело и кончилось. Расщелина среди льдов стала снова смыкаться. Пришлось вернуться и пришвартовать «Фрам» на прежнем месте. Это было тем досаднее, что длина ледяной перемычки не превышала трех четвертей длины судна.

Здесь мы оставались вплоть до вечера 27-го, когда лед снова раздался, и я решил предпринять новую попытку. Подняв пары, в 11 ч 30 мин стали форсировать лед. Он оказался тяжелым, и дело шло медленно; в 2 ч, пройдя две морские мили на ЮВтЮ, пришлось опять пришвартоваться. В этот раз попробовали использовать машину в качестве «компаунда», результат оказался хорошим. Машина делала 160 оборотов в минуту, но расход угля, конечно, сильно увеличился – примерно вдвое против обычного.

Целую неделю простояли почти на одном месте; наконец, 3 июля лед снова развело. На этот раз удалось пройти около 3 морских миль по полынье, которая тянулась в ЮЮЗ направлении. В ночь с 6-го на 7 -е опять сделали попытку пробиться вперед, но, пройдя не более одной морской мили, вновь остановились.

При южном ветре, преобладавшем в то время, лед продолжал оставаться сплоченным и ни о каком- нибудь движении вперед не могло быть и речи. Зато с середины июня стало заметно существование приливо-отливных течений. Они как будто не имели определенного направления, и по временам линь, отмечавший направление, последовательно в течение суток обходил полный круг компаса. Сила течений бывала очень большой, льдины в полыньях кружило так, что страшно было смотреть.

Нередко судно получало от пляшущих льдин и глыб сильные толчки, плохо закрепленные предметы катались и падали, а все снасти дрожали.

Глубина моря не уменьшалась. Так, 6 июля мы не достали дна, опустив лот на глубину 3000 м; два дня спустя, находясь примерно под 83°02 северной широты, мы сделали еще один промер и нащупали дно на глубине 3400 м.

10 июля удалось в два-три приема продвинуть судно на небольшое расстояние. Дело шло туго. Лед был тяжелый, к тому же мешал встречный ветер. Но как бы медленно мы ни продвигались, я давал команду идти вперед всякий раз, как только представлялась возможность хоть немного продвинуться на юг.

Несмотря на все это, при наблюдении 13 июля выяснилось, что нас все же отнесло на порядочное расстояние назад – до 83°12 северной широты. При таких обстоятельствах движение вперед могло показаться бессмысленным, все же, как ни печальны были виды на будущее, мы старались не унывать и использовали для продвижения любую представлявшуюся нам возможность.

Поздно вечером 17 июля лед снова стало сильно разводить. Сразу приготовились пустить в ход машину. Потом лед сомкнулся, но судно стояло под парами. На этот раз мы не обманулись в своих ожиданиях: к часу ночи путь открылся, можно было идти вперед; сделали почти 3 морские мили в южном направлении. Утром преградило путь огромное ледяное поле, простиравшееся на много миль. Пришвартовавшись, простояли на месте весь следующий день. К полночи лед сильно развело, но густой туман не позволял разглядеть ничего вокруг. 19-го, наконец, прошли крупную дистанцию по сравнению с тем, к чему привыкли: под утро, когда туман поредел, с 12 ч 30 мин и до 8 ч, сделали примерно 10 миль. Такая удача привела всех в великолепное настроение, которое стало еще лучше на следующий день, когда мы, несмотря на туман и на то, что три раза вынуждены были останавливаться, подвинулись с 83°14 (утром) до 82°52 (в полдень) и до 82°39 (в полночь). Со 2-го по 27-е мы также хорошо шли вперед и около полуночи 27-го достигли 81°32 северной широты. С 27 июля по 2 августа, напротив, подвигались медленно, и 2 августа были всего лишь под 81°26 северной широты. Одновременно нас отнесло несколько восточнее, до 13°41 восточной долготы.

В понедельник, 3 августа, мы пробились примерно на 2 мили в юго-западном направлении. Затем простояли на якоре в непроходимых льдах до 8-го числа, когда лед вокруг судна снова развело и в 9 ч можно было возобновить плавание. Прошли 6 миль. На этот раз уперлись в длинный и узкий канал. Пробовали расширить его сначала пороховыми фугасами, затем пироксилиновыми шашками, несколько раз полным ходом форсировали загораживавшие вход мелкие льдины – все безрезультатно. Эти «мелкие» льдины вовсе не так малы и безобидны, как кажутся на первый взгляд. Часто это обломки раздробившихся на части старых и мощных торосов. Когда они свободно плавают, то погружаются глубоко в воду и мало выступают над поверхностью, тогда как подводная часть их имеет значительную мощность. Такие льдины и загородили нам проход. Лед был твердый, все попытки разбить его носом корабля ни к чему не приводили, хотя судно несколько раз наступало полным ходом. Явственно было видно, как этот крепкий старый лед гнулся и выгибался сводом при ударах, но не ломался. Взорвать такие льдины также оказалось делом немыслимым: большая мощность этих льдин не позволяла подвести под них фугас. Иногда, впрочем, взрыв