из 200 м пенькового каната, потеряно еще около 500 м стального троса.
Пришлось отложить измерения глубины вплоть до 22 июля, так как пеньковые канаты настолько износились, что мы решили не пользоваться ими до наступления более мягкой погоды.
Погода и ветер были, само собой разумеется, излюбленными темами разговоров на «Фраме», особенно в связи с вопросом о дрейфе. На борту, как подобает, был свой предсказатель погоды – Петтерсен. Его специальностью были предсказания попутного ветра – и в этом он был неутомим, хотя предсказания далеко не всегда сбывались. Выступал он со своими пророчествами и по другим поводам, и ничто не доставляло ему такого удовольствия, как пари насчет его предсказаний. Если он выигрывал, то много дней подряд сиял от радости, если же проигрывал, то умел так запутать объяснениями и свое предсказание и результат, что казалось, будто обе стороны правы.
Подчас, как я уже сказал, Петтерсену не везло, и тогда его беспощадно поднимали на смех. Но бывало, что пророчества одно за другим сбывались, и тогда его охватывало такое воодушевление, что он готов был предсказывать и биться об заклад, о чем угодно. Один из наиболее жестоких провалов принесло ему пари 4 мая со штурманом насчет того, что мы еще до конца октября увидим землю. А 24 мая он бился об заклад с Нурдалом, что в понедельник вечером (27 мая) будем под 80° восточной долготы. Нечего и говорить, что все горячо желали, чтобы его невероятное пророчество сбылось, но, увы, чудо не свершилось, даже и к половине июня мы еще не подвинулись так далеко на запад, и лишь 27 июня «Фрам» прошел 80-й градус долготы.
В конце мая солнце и весенняя погода начали сильно разъедать снежный покров вокруг судна, на льду перед форштевнем «Фрама» образовалось озерко снеговой воды. Так как снег вдоль всей стенки корабля, особенно у форштевня, изобиловал сажей, отбросами и нечистотами из собачьих конур, то возникло опасение, что вместе с таянием начнется по крайней мере неприятное зловоние. Если бы озеро расширилось, как в прошлом году, вокруг всего судна, то могло быть так, что у нас совсем не было бы чистой воды даже для умывания. Поэтому я распорядился отгрести снег с правого борта и отвести его в сторону. Работа эта заняла около двух дней.
Наступление весны задало нам порядочно работы как внутри судна, так и вне его. Прежде всего нужно было перенести на судно все, что было сложено на льду, на котором то и дело вскрывались новые полыньи и трещины, вдобавок некоторые припасы не выносили сырости.
Вскоре солнечные лучи стали сильно нагревать тент, под лодками и на баканцах начал таять снег. Пришлось сгрести и счистить весь снег и лед не только из-под тента, но и под лодками на юте, в проходе правого борта, в трюмах– вообще всюду, где требовалось. В отделениях кормового трюма скопилось в этом году гораздо больше льда, чем в прошлом, вероятно, потому, что зимой мы топили каюту много больше, чем прежде.
В кают-компании, библиотеке и жилых каютах была произведена основательная чистка. Да и пора было: потолок, стены, вся обстановка покрылись за долгую полярную ночь толстым бурым слоем сажи, жира, дыма, пыли и других веществ.
Картины в кают-компании и у меня в каюте мало-помалу потемнели, как и вся обстановка, и приняли в общем весьма загадочный вид. Приложив старания и потратив немало мыла и воды, я наконец смог более или менее восстановить их былой вид.
Чистку мы кончили вечером 1 июня, накануне Троицы, а затем очень приятно провели Троицын день, за ужином была каша с маслом и, кроме того, немало изысканных лакомств. После Троицы опять принялись за работы, которые были необходимы, если принять во внимание время года и возможность того, что летом «Фрам» мог стать на воду.
На Большом торосе по-прежнему оставалось много вещей, которые, как, например, большая часть собачьего провианта, я думал оставить там и дальше. Ящики, в которых он был упакован, сложены были в четыре кучи таким образом, что получилась крыша, с которой легко могла стекать вода; все это затем покрыли брезентом. Большая шлюпка с левого борта, которую я хотел оставить на льду до зимы, была помещена в безопасное место, на расстоянии около 50 м от судна, и снабжена парусом, снастями, веслами и полным инвентарем на всякий случай.
Соскабливание льда в трюме и с палубы окончилось около 12 июня, когда мы сделали попытку вырубить изо льда «паровой свисток» (помойный желоб). Он с прошлого года был вставлен одним концом в лед, а теперь так глубоко вмерз, что никак не удавалось его вытащить. Вырубили вокруг него дыру в 4 фута глубиной, но она скоро наполнилась водой. Тогда мы предоставили летнему теплу самому освобождать желоб изо льда.
В машинном отделении в это время стало набираться столько воды, что мы откачивали до 600 л за день. Сначала казалось, что вода образуется от таяния льда на внутренних стенках корабля; потом выяснилось, что в обшивке возникла течь; вероятно, намерзая между слоями обшивки, лед вызывал образование щелей.
Состояние нашего здоровья неизменно оставалось превосходным, и бедному доктору работы по специальности не находилось. «Несчастные случаи» бывали у нас самые пустячные: отморозит кто-нибудь себе большой палец на ноге, сотрет кожу на каком-нибудь из его соседей, покраснеет у кого-нибудь глаз – вот и все. Правда, мы вели чрезвычайно регулярный образ жизни, равномерно распределяя время между работой, моционом и отдыхом. Хорошо питались, крепко спали, и поэтому нас не особенно огорчило то, что при взвешивании 7 мая обнаружена была потеря в весе. Потеря-то собственно была невелика: вся компания в целом убавилась на 3,5 кг против предыдущего месяца.
Астрономические наблюдения на «Фраме»
С одной болезнью нам, впрочем, пришлось повозиться, притом с болезнью хотя и не опасной, но чрезвычайно прилипчивой. На «Фраме» стало модной болезнью или, если хотите, просто модой брить голову. Вернейшим средством для выращивания волос стали почему-то считать сбривание начисто тех редких волосиков, какие еще красовались на темени кое у кого из лишенных шевелюры. Положил начало этой мании Юлл; его примеру один за другим последовали почти все, кроме меня и еще одного-двух товарищей. Я, как осторожный генерал, выжидал, какие побеги дадут наголо выскобленные черепа моих товарищей. Но так как растительность на их головах, по-видимому, не стала ни гуще, ни волнистее, то я предпочел поступить по совету доктора: в течение некоторого времени мыл голову зеленым мылом и втирал затем мазь. Но, чтобы она легче впитывалась в корни волос, я последовал примеру других и побрил голову раз-другой. Сам я не особенно верю в то, что лечение помогло, но Петтерсен был другого мнения. «Черт меня побери, – сказал он, подстригая меня однажды, – если у капитана после этого лечения не вырастет на голове густая щетина».
17 мая была чудеснейшая погода, какую только можно себе представить: сверкающее ясное небо, ослепительное солнце, 10–12 градусов мороза и почти полный штиль. Солнце, которое в это время года не заходит круглые сутки, стояло уже высоко в небе, когда нас в 8 ч утра разбудили пушечный выстрел и торжественные звуки органа. Мы оделись гораздо быстрее обыкновенного, проглотили завтрак и с живейшим нетерпением стали ожидать, «что будет», так как «праздничный комитет» проявлял накануне усердную деятельность.
Ровно в 11 ч собрались – каждая под своим флагом и со своими значками – различные «корпорации» и заняли места в «торжественной процессии». Во главе ее шел я с норвежским флагом, за мной Скотт-Хансен с вымпелом «Фрама», за ним Мугста со «знаменем метеорологов», роскошно расписанным «циклоническими вихрями» и «перспективами хорошей погоды»; он сидел на ящике, обитом медвежьей шкурой. Ящик стоял на нартах, в которые были впряжены семь собак, позади него развевалось знамя на огромном, как мачта, шесте. Четвертым номером выступал Амунсен с агитационным плакатом ревнителей «чистого флага»[390] в сопровождении своего оруженосца Нурдала на лыжах, с копьем в руках и ружьем за плечами. На красном поле плаката был изображен древний норвежский воин, ломающий о колено копье, и над ним надпись: «Вперед, вперед[391], норвежцы! Водрузите свой собственный флаг в этой стране. То, что мы делаем, мы делаем для Н о р в е г и и !» Пятым в процессии шагал штурман, неся красный флаг с норвежским гербом; шестым – Петтерсен с цеховым знаменем машинистов. Шествие замыкалось «музыкальной корпорацией» в лице одного Бентсена с гармоникой. За процессией следовала в живописном беспорядке празднично разодетая «публика» – доктор, Юлл и Хенриксен.
С развевающимися знаменами под звуки музыки процессия прошла мимо угла «университета» (иначе
