не всё»…

Фестиваль спровоцировал, пожалуй, первую в СССР сексуальную революцию. Атмосфера фестиваля была буквально пропитана духом свободной любви. «События развивались с максимально возможной скоростью, — писал Алексей Козлов в своей книге. — Никаких ухаживаний, никакого ложного кокетства. Только что образовавшиеся парочки удалялись в темноту, в поля, в кусты, точно зная, чем они немедленно займутся. Особенно далеко они не отходили, поэтому пространство вокруг было заполнено довольно плотно, но в темноте это не имело значения. Образ загадочной, стеснительной и целомудренной русской девушки- комсомолки не то чтобы рухнул, а скорее обогатился какой-то новой, неожиданной чертой — безрассудным, отчаянным распутством».

Как только процесс вышел из-под контроля, из комсомольских активистов и дружинников были сформированы отряды «полиции нравов», которые устроили настоящую охоту на влюблённые парочки. Вооружением этих отрядов были фонарики, ножницы и парикмахерские машинки. Иностранцев всегда отпускали, а вот «нравственно неустойчивым» советским девушкам без всяких объяснений и разбирательств выстригали часть волос. Девушке с такой отметиной приходилось бриться наголо и прикрывать свой «позор» платком. А через девять месяцев на свет появились мальчики и девочки, не похожие на мам ни цветом кожи, ни разрезом глаз. Их отцы уже давно уехали к себе на родину и не подозревали, что в далёкой Москве у них есть дети. Дети фестиваля…

В 1985 году в Москве состоялся ещё один фестиваль молодёжи и студентов, 12-й по счёту. В СССР к власти пришёл новый молодой Генеральный секретарь, с высоких трибун была объявлена политика открытости миру. Но этот фестиваль повторением фестиваля 57-го года не стал, хотя советское руководство и пыталось с его помощью сломать сложившийся в мире образ Советского Союза как зловещей «империи зла». Прежде всего, преодолеть сложившиеся стереотипы не смогла сама власть. Фестиваль 1985 года был в чём-то похож на Олимпиаду-80 — из Москвы за «101-й километр» выслали всех нежелательных элементов, город сиял чистотой, без командировочного удостоверения, выдававшегося только в очень редких случаях, в столицу попасть было невозможно. Однако, в отличие от 80-го года, на полках магазинов не было изобилия импортных продуктов, не было того трёхнедельного «продуктового рая», который так поразил москвичей пять лет назад. И уж тем более отсутствовал тот неповторимый дух единения, свободы и открытости, который был главной чертой VI фестиваля. Фестиваль стал обычным комсомольским мероприятием, пусть масштабным и дорогостоящим, но не ставшим народным. В 1957-м всё слилось в единый праздник, праздник открытости и простого человеческого общения. В 1985-м всё было иначе. Москвичи со своими повседневными заботами и проблемами — сами по себе, иностранные гости, хоть и окружённые «опекой и заботой» со стороны многочисленных комсомольских работников, — сами по себе, а фестиваль — сам по себе. Это было грандиозное по размаху мероприятие, но оно так и не стало событием, как это было двадцать восемь лет назад…

«Я был гениальным в течение получаса. Тридцать минут чувствовал нимб вокруг своей головы…». Долговязый, нескладный, улыбчивый, но немного смущённый парёнек с непослушными рыжими волосами двадцати четырёх лет от роду приехал из Америки в Москву и за тридцать минут стал святым для советской публики. Но святость эта была не какой-то недостижимой и непостижимой, нет. Он был своим родным, хотя и родился далеко за океаном. Его звали Харви Лэйвэн Клайберн. Но для русского уха это имя оказалось слишком сложным. Ван Клиберн — под таким именем он вошёл в историю как символ оттепельных 50-х, как символ нового «открытия Америки». А в народе его звали ещё проще — «наш Ванечка».

В 1958 году в Москве состоялся I Международный конкурс имени П. И. Чайковского. Молодые исполнители со всего мира боролись за звания лучших в мастерстве игры на фортепиано и скрипке (позже рамки конкурса были расширены — появились состязания по классу виолончели и вокала). Этот конкурс, так же как состоявшийся годом ранее VI Всемирный фестиваль молодёжи и студентов, должен был продемонстрировать планете совершенно новый Советский Союз, избавившийся от тоталитарной эпохи и открытый миру. Правда, за кулисами конкурса готовили победу для советских музыкантов. Советская музыкальная школа — лучшая в мире, и уж на конкурсе, проходящем в столице СССР, первые места должны занять советские молодые исполнители. В конкурсе скрипачей всё так и сложилось: первую премию получил Валерий Климов, вторую — Виктор Пикайзен и только третьим стал румын Штефан Руха. Но, не в обиду скрипачам будет сказано, не этим запомнился первый конкурс имени Чайковского…

В 1934 году в провинциальном городке Шривпорт в Луизиане в семье работника нефтяной компании и учительницы музыки родился мальчик. Мама с детства прививала сыну любовь к музыке. До 12 лет Харви особыми талантами не отличался, но затем его, что называется, «прорвало» — одна за другой следовали победы на различных юношеских конкурсах. В 17 лет Харви переехал в Нью-Йорк и поступил в знаменитую на весь мир Джульярдскую музыкальную школу. Интересно, что юный пианист попал в класс бывшей выпускницы Московской консерватории Розины Левиной, уехавшей в Америку из России после революции.

«С того самого первого момента, когда ко мне подошёл незнакомый милиционер, улыбнулся мне, а я улыбнулся ему, с этого первого момента меня окружали в России только улыбки». Так Ван Клиберн (чтобы избежать разночтений, мы будем использовать «советский» вариант фамилии пианиста) вспоминал свои первые шаги по советской земле. Здесь его пока никто не знал, его имя было мало знакомо даже специалистам. Но уже после первого тура началась самая настоящая «клиберномания». «Он такой… симпатичный», — многие поклонники, а особенно поклонницы, не могли толком объяснить, чем же их пленял молодой американский пианист. Наверное, дело было в потрясающем сочетании душевной привлекательности общительного американского парня, открытия чего-то нового в традиционном образе типичного американца («Американцы, оказывается, такие классные ребята!») и исполнительского таланта, безупречной и очень живой игры на фортепиано. Он действительно потрясающе играл.

«Билетов нет, играет Ван Клиберн», — кассиры Московской консерватории, где проходил конкурс, вынуждены были отбиваться от настойчивых любителей музыки, желавших попасть на второй и третий туры. Во время третьего тура Клиберну аплодировали восемь с половиной минут. Как говорили тогда: «Если бы Ван Клиберну не дали тогда первую премию, наверное, в СССР случилась бы ещё одна, на этот раз апрельская, революция».

Лев Власенко — музыкант, безусловно, одарённый, больше чем просто хороший пианист. Это он доказал как во время конкурса имени Чайковского, так и во время дальнейшей музыкальной карьеры. Именно его советские музыкальные чиновники прочили в победители конкурса. И была бы эта победа вполне заслуженной и достойной, если бы не Ван Клиберн.

Американец очаровал публику, для неё не было сомнений, кто лучший на конкурсе. Но победителя определяют не зрители, а жюри. Эмиль Гилельс, Святослав Рихтер, Генрих Нейгауз и другие члены международного жюри должны были отдать победу советскому пианисту. Должны, но не отдали. Они были не только величинами в музыкальном мире, но и просто порядочными людьми. Рихтер, Нейгауз и другие не могли пойти не столько против мнения публики, сколько против совести. Первая премия была присуждена Ван Клиберну.

До 1986 года, когда победу на конкурсе одержал англичанин Барри Дуглас, Ван Клиберн оставался первым и единственным иностранцем, кому жюри рискнуло отдать безоговорочно первую премию. Максимум, чего могли достичь иностранцы впоследствии, — поделить первое место с советскими пианистами. Не раз такое поведение жюри вызывало справедливый гнев публики. Особенно драматичным был 1978 год. Во время церемонии награждения публика десять минут аплодировала разделившим вторую премию французу Паскалю Девуайону и канадцу Андре Лапланту. Когда же был объявлен победитель — секретарь комсомольской ячейки Михаил Плетнёв, — в зале раздались крики «Позор!». Правда, в дальнейшем вклад Михаила Плетнёва в музыкальную культуру оказался куда больше, чем французского и канадского пианистов.

Но к счастью, не скандалами славен конкурс имени Чайковского, а тем, что открыл множество других имён, ставших затем знаменитыми в музыкальном мире. Владимир Ашкенази, Владимир Крайнев, Гидон