— Весьма удовлетворительно, — одобрила тетя Бетти и, закрыв глаза, откинулась на подушки.

Двумя прыжками Йоханнессен одолел лестницу гостиницы, а расстояние между лестницей и бюро обслуживания — одним. Он рванул к себе регистрационную книгу и посмотрел последнее имя — Расмус Хёгле, номер 19. Словно ветер взлетел он снова наверх — ключ торчал в дверях, дверь была не заперта.

В комнате, пропахшей пивом и дымом сигарет, никого не было. Кровать стояла не убранная, на полу валялись окурки и пустые бутылки из-под пива.

Йоханнессен снова вихрем промчался по лестнице вниз и схватил хозяина гостиницы за полу куртки, чтобы узнать, куда девался клиент из номера 19? — Уехал первым поездом.

— Был с ним мальчик, мальчик лет двенадцати?

— Нет! Его ждали какие-то парни, но мальчика не было.

Йоханнессен помчался на станцию и нашел кассира, продававшего билеты на первый поезд. Да, он продал три взрослых билета до Бергена и ни единого детского.

— Был сегодня на перроне Нильс Хауге?

— Нильс Хауге, тот мальчик, что украл часы у Монсена? Но ведь на него обрушилась лавина! Или он сбежал?

Йоханнессен не стал тратить время на объяснения, дел было по горло! Сначала надо было позвонить в Берген и предупредить полицию. Утренний поезд уже прибыл на станцию, и пассажиры, конечно, разошлись кто куда; так что до сих пор парням везло.

И еще Нильс! Йоханнессен известил спасателей на горном склоне, чтобы они прекратили поиски там, где обрушилась лавина; мальчика, наверно, там нет. — Вот как, он что, сбежал? — Он удрал, этот щенок. Отец Нильса спускался с холмов, а люди так странно и сочувственно смотрели на него — сын совершил новое преступление, а потом удрал. Его ищет полиция. Известно было совсем немного, только лишь то, что на мальчишку не обрушилась лавина, он только дурачил людей!

Чего только не придумают!

В каждом доме возле станции люди, сидя за воскресным завтраком, болтали о Нильсе, который корчил из себя бог знает кого, а сам бежал из дома, и теперь его разыскивает полиция.

— Подумать только, какая дерзость, — прежде чем слинять, он пустил слух, будто на него обрушилась лавина, — воскликнула мама Кристиана.

— Как он мог пустить такой слух? Следи за своими словами, — упрекнул ее муж.

— Ты такой доверчивый, — не осталась в долгу жена. — Я, во всяком случае, рада, что Кристиан не очень долго с ним дружил, раз он так повел себя.

И вот все мужчины-спасатели спустились с гор. Последние был Монсен с собакой.

— Вы не можете объяснить, почему у моей ищейки так изранены лапы? — спросил Монсен одного владельца собаки, который шел рядом с ним.

— Скверная тренировка, — ответил тот, — она бегала по асфальту, а не по земле.

— Так что, мне надо бегать по холмам и горным склонам, чтобы держать ищейку в форме? — сердито спросил Монсен.

— Вас никто об этом не просит, — равнодушно сказал его собеседник. — Но если хотите, чтобы у вашей собаки были нормальные лапы, она должна бегать по лесам и горам.

— Невероятно, как много надо знать об этих ищейках, — удивился Монсен. — И только для того, чтобы завести собаку! А у меня собака потому, что мне так хочется!

— А кто вы, собственно говоря, такой? — спросил какой-то тип. — Кем вы работаете?

— Я — часовщик, — ответил Монсен.

— Если бы мне захотелось теперь самому починить свои часы и я стал бы ковыряться в них вечером, когда у меня много времени, что бы из этого вышло? — спросили остальные.

— Думаю, что-нибудь помешало бы починить часы, во всяком случае, в самый первый раз.

Так и с ищейкой. Ее не превратишь в спасателя одними лишь словами: «Спаси ради меня несколько человек! Только спаси!» Тут тоже нужно умение. Доброе утро! Спасибо за приятную компанию.

«Какой несговорчивый задавака!» — подумал Монсен.

Ведь он, Монсен, всего лишь попытался выполнить свой долг, найти этого мальчишку в снежном обвале, и вот прослыл чуть ли не дурачком. К тому же Один не годится в спасатели, да и мальчишки в обвале не было. А тут является этакий сопляк, который еще качался в колыбели, когда он сам был уже взрослым и чинил часы в Гамбурге и Швейцарии, и рассказывает, как надо тренировать ищеек. И завтраком его не накормили, и сапоги у него набиты снегом, который тает и действует на нервы.

Теперь уж он разозлился по-настоящему!

В номере 19 гостиницы стояли отец и мама Нильса, Юннесдал и Кари. Ей дали понюхать принадлежавшие Нильсу свитер и фуражку.

— Ищи, Кари! И-ищи!

Кари обнюхала вещи и стала бродить по полу. Она сунулась под кровать, обнюхала стул и остановилась.

— Ищи, Кари! Ищи!

Она взглянула на людей, пытаясь понять, что они от нее хотят, поискала в коридоре и на ступеньках лестницы и снова остановилась. Немного пометалась из стороны в сторону, обошла дом. Нет. Было ясно, что она не обнаружила ничего интересного.

— Ищи, Кари!

Она со всей охотой оказала бы им эту услугу и обнюхала все вокруг, если бы понимала, чего от нее хотят. Ведь ее готовили совсем к другому. Она навострила свои длинные уши навстречу сквозняку, может, это — звук. Нет. Множество разных звуков, но среди них ни одного, который сказал бы ей что-то особенное. Она спустилась немного по дороге и снова вернулась наверх. Нет, ей нечего рассказать. В конце концов отступились. Мама снова пошла к больной, а мужчины вошли в дом подкрепиться. Куда девался отец, никто не видел. Кари беспокойно металась, стараясь найти себе какое-нибудь применение.

У Нильса не было отчетливого представления о том, сколько времени он лежал в снегу, ему казалось, что прошла целая вечность, но ведь это было невозможно. Стучал пульс, колотилось сердце, и Нильсу не верилось, что люди могли это не услышать. Но нет, не слышали.

С дороги доносились их голоса, да так отчетливо, как будто Нильс был вместе с этими людьми. Но когда он пробовал кричать, звуки упирались в снежную толщу и не пробивались наружу. Кто-то называл его имя, кто-то кричал, что Нильса в снежном обвале нет, пусть спускаются вниз! Кто-то спрашивал, где же он, и отвечали, что не знают.

Бесконечные минуты проходили в промежутках между новостями, которые случались на воле. Порой казалось, что тишина длится так долго, что теперь наверняка снова настали день и ночь. Он услыхал, как где-то далеко кто-то позвал Кари. Неужели Кари здесь?

Иногда мимо проходили люди; должно быть, они останавливались совсем рядом с ним, прямо перед снежной кучей. Он пробовал кричать, но не мог набрать воздуха в легкие. Пробовал повернуться, пробовал брыкаться связанными ногами, но он лежал слишком глубоко, в слишком большой тесноте.

Когда люди найдут его? Не забудут ли бандиты предупредить о том, где он? И вообще захотят ли они это сделать? Они не хотели иметь убийство на совести, но их совесть была особенной. Где они сейчас? И почему не появились полицейские?

Теперь они уже, наверно, здесь, они должны быть здесь! Хотя вокруг было так тихо, лишь какие-то одинокие шаги на дороге, а в остальном — все тихо.

Какие-то шаги, которые ему знакомы, шаги ног, которые хромают. Не очень сильно хромают, только совсем немножко, шаги отца; болезненные, медленные шаги отца. Только когда отец бывал Удручен или болен — он так хромал… Точно, это был отец. Нильс попробовал пинаться, попробовал бодаться. Все бесполезно…