Миновав Лоембве, мы вступили в открытую местность, в которой часто встречались небольшие долины с ручейками, протекающими в середине болота. Через ручей всегда было трудно переходить, а так как их было много, то ноги у меня были все время мокрые. На пути нам часто попадались жертвы, приносимые туземцами по обету баримо (духам). В каждой заброшенной деревне обязательно стоял идол и небольшие навесы с волшебными снадобьями под ними. Однажды мы проезжали мимо одного полуразвалившегося дома, в котором находилась голова быка, служившая предметом поклонения. Однообразие мрачного леса и открытых равнин должно было производить гнетущее действие на душу народа.
За все время нашего пути мы только один раз были свидетелями крупной ссоры. Около нашего лагеря одна старая женщина целыми часами непрерывно молотила своим языком, обрушившись за что-то на молодого человека приятной наружности. Выведенный в конце концов из себя, молодой человек высказал овладевшее им нетерпение, и тут на него с криком наскочил другой человек: «Как ты смеешь проклинать мою маму?» Они схватились и начали толкать и волочить друг друга. Возникла борьба. Старая женщина, которая явилась причиной драки, просила нас, чтобы мы вмешались, и сами дерущиеся надеялись на это, но мы предпочитали оставаться нейтральными и предоставили им самим довести борьбу до конца. Она кончилась тем, что один из них повалил другого на землю. В результате борьбы оба были совершенно нагими. Подобрав одежду, они разбежались в разные стороны, угрожая друг другу явиться с ружьем и покончить свою размолвку битвой не на жизнь, а на смерть. Но вернулся только один из них, а старая женщина продолжала браниться до тех пор, пока мои люди, которым она порядочно надоела, не прогнали ее. Этот ничтожный инцидент был для меня интересным потому, что за все время моего пребывания в стране бечуанов я никогда не видел, чтобы люди вступали в рукопашную. Их споры между собой сопровождались всегда бесконечными словопрениями и клятвами, но всегда оканчивались тем, что обе стороны разражались смехом.
В каждой деревне делались попытки оставить нас на ночлег. Иногда нас пытались склонить к этому, принося нам в виде угощения большие горшки с пивом. Часто старшина деревни просто приказывал нам остановиться под деревом, которое он указывал. Иногда, надеясь заставить нас вернуться в деревню и остановиться в ней, молодые люди вызывались проводить нас и намеренно заводили к непроходимому болоту. Все это вызывалось сильным желанием продать нам или купить у нас что-нибудь. За один заряд пороха можно было купить у них хорошую птицу. Каждый туземец, у которого есть ружье, носит с собой мерку, вмещающую заряд пороха.
Женщины в этой стране ходят почти обнаженными. Их одеждой является лишь необычайно узкий лоскут ткани без всяких оборок; они осаждали нас просьбами продать им куски миткаля. Самые большие куски миткаля, которыми мы располагали, по 2 фута [60 см] длиной приводили их в восторг, но запас материи подходил у нас уже к концу, и нам пришлось отказывать им. Тогда многие женщины с истинно материнским чувством поднимали своих маленьких голых детей, умоляя продать маленький лоскуток для малюток. Они говорили нам, что огонь является ночью единственной одеждой их детей, и малыши согреваются, только тесно прижавшись к родителям. Женщины сплетают из мочала пояс шириной в 4 дюйма [10 см], и этот пояс, перекинутый через плечо, позволяет им носить ребенка в сидячем положении то на одном, то на другом боку.
Страна их чрезвычайно плодородна. Они собирают большие урожаи земляных орехов и маниока. Я не видел здесь хлопка и никаких домашних животных, кроме птиц и маленьких собак. У вождя было несколько коз, и я никогда не мог найти достаточной причины, почему люди не занимаются здесь разведением скота.
Вечером 2 июня мы подошли к деревне одного очень важного в этих местах человека по имени Кавава. Его деревня стоит среди леса, в ней сорок или пятьдесят хижин. Накануне здесь умер человек, и над его телом били в барабан, а у двери его хижины жалобно причитали женщины, обращаясь к умершему, как к живому. Всю ночь бил барабан. Утром мы видели, как один человек, украшенный множеством перьев, среди плясок и причитаний отделился от всех и ушел в лес; он вернулся только вечером к самому погребению: он представлял одного из баримо (духов).
Утром следующего дня у нас была приятная беседа с Кававой; он пришел к нам, и мы почти весь день говорили с ним и с его людьми. После этого мы пришли к нему. Его дом, имеющий форму улья, был очень хорошо построен.
Здесь мы имели случай слушать судебное дело. Один бедный туземец вместе с женой обвинялись в том, что они околдовали умершего человека, по которому в деревне теперь справлялись поминки. Кавава, даже не выслушав еще защиты, заявил обвиняемым: «Вы убили одного из моих детей. Приведите ко мне всех своих детей, чтобы я мог выбрать вместо него одного из ваших». Жена красноречиво защищала себя, но это было бесполезно, потому что вожди прибегают к такого рода обвинениям для того, чтобы было кого продавать в рабство. Он, вероятно, думал, что я пришел с целью покупки рабов, хотя я уже достаточно ясно объяснил свои цели как ему, так и его народу.
Вечером мы показывали картины волшебного фонаря, и все, кроме Кававы, с удовольствием смотрели их. Он обнаруживал признаки страха и несколько раз вскакивал, собираясь убежать, но ему мешала толпа, находившаяся позади него. Некоторые из более смышленых туземцев хорошо поняли все мои объяснения и красноречиво распространялись потом о них менее понятливым людям.
Весь этот день между нами царила атмосфера взаимной сердечности, но Кавава, который слышал, что чибокве заставили нас отдать им быка, задумал сделать то же самое. Поэтому, когда на следующее утро я поставил его в известность о том, что мы готовимся в путь, он ответил мне очень выразительно: «Если какой-нибудь бык забрел к человеку, не вправе ли этот человек съесть быка? Ты дал быка чибокве и должен дать его и мне вместе с ружьем, порохом и черной одеждой; если ты откажешься дать быка, то должен дать мне одного из твоих людей и книгу, по которой я могу видеть состояние сердца Матиамво и его отношение ко мне и которая предупредит меня, если Матиамво когда-нибудь захочет отрубить мне голову». После того как Кавава прислал передать мне это, он с деланно спокойным видом пришел сам в наш лагерь и сказал мне, что он должен получить все требуемое им, потому что р. Касаи находится в его распоряжении и она преградит нам путь, если мы не заплатим ему дани. Я ответил, что имущество принадлежит мне, а не ему, что я никогда не признавал, будто белый человек должен платить дань черным, и что я переправлюсь через Касаи вопреки его желанию. Он приказал своим людям взяться за оружие, и когда некоторые из моих людей увидели, что жители деревни побежали за стрелами и копьями, то ими овладело паническое чувство. Я приказал им двинуться в путь и не стрелять, если только люди Кававы не нападут на них. Встав во главе, я ожидал, что они последуют за мной, как они делали всегда, но многие из них остались позади. Когда я узнал об этом, я соскочил на землю и бросился к ним с револьвером в руке. Кавава тотчас же убежал вместе со своими людьми, а мои люди погнались за ним. Я крикнул своим, чтобы они взяли поклажу и шли за мной; все они проворно бросились исполнять мое распоряжение, но один из них отказался и приготовился стрелять в Кававу; тогда я ударил его по голове пистолетом и заставил тоже идти. Я чувствовал, что в такие моменты нужно всеми средствами держать людей в подчинении.
Мы двинулись в лес, а люди Кававы стояли в 100 ярдах [91 м] от нас, тараща глаза, но не делая выстрела ни из ружья, ни из лука.
Чрезвычайно неприятно расставаться с правителями таким образом, проведя день или два в самой дружеской беседе с ними, и в такой стране, где народ вообще очень мирный. Этот Кавава не является, однако, типичным образцом вождей балонда и известен соседям своей глупостью. Он, по слухам, имел основание думать, что Матиамво когда-нибудь отрубит ему голову.
Кавава был не из тех, от кого легко можно было отделаться; когда мы через десять миль подошли к переправе через Касаи, то узнали, что он послал к лодочникам четырех человек с приказом отказать нам в переправе. Нас здесь уведомили в надлежащей форме, что мы должны исполнить предъявленные нам раньше требования и дать, кроме того, одного человека. Требование выдачи одного из нашей партии всегда вызывало волнение у каждого из моих людей. Челноки были убраны с наших глаз, и люди Кававы думали, что без челноков мы беспомощны. Река, имеющая в ширину 100 ярдов [91 м], была очень глубокой. Стоя на берегу, Пицане с деланным равнодушием смотрел на воду, думая о том, в каком месте камышей могут быть спрятаны челноки. Перевозчики пренебрежительно спросили одного из моих батока, есть ли в их стране реки, и он правдиво ответил им: «У нас нет ни одной реки». Тогда люди Кававы решили, что мы не можем переправиться через Касаи. Когда они ушли, я подумал о переправе вплавь, но после наступления темноты мы, не спросив разрешения, взяли у них взаймы один из спрятанных челноков и очень скоро уютно
