– Можно совсем личный вопрос?
– Конечно.
– А как тебя на самом деле зовут?
Фея приподняла голову:
– Дурачок. Меня зовут Беатриче.
– По паспорту?
– Могу показать, если хочешь. Только завтра.
– Нет, я верю, – опять начал оправдываться Кирилл. – Просто никогда раньше не встречал такого красивого женского имени.
– А «Божественную комедию» что, не читал никогда?
– Читал, конечно. Я имел в виду нашу суровую российскую действительность.
– Все когда-то бывает в первый раз. Видимо, директор детского приюта, где меня так окрестили, был большим поклонником Данте Алигьери.
Услышав про приют, Потемкин проникся к девушке такой нежностью, что глаза его заслезились.
– А какое уменьшительно-ласкательное от Беатриче?
– Меня обычно звали Бета.
– Бета… – задумчиво произнес Кирилл. – А я тогда буду Альфа…
Беатриче нежно обхватила его грудь и поцеловала в ушко:
– Ладно, спи, альфа-самец, спокойной ночи.
Кирилл хотел сказать еще что-то, но почувствовал, что ее рука обмякла: Беатриче уснула мгновенно. Потемкин полежал еще немного, прислушиваясь к своим ощущениям. Потом он аккуратно высвободился, вышел на балкон и достал очередную папиросу. Ему не давали покоя недоговорки, которыми был пронизан его разговор с этой девушкой. Она разбередила его душу, опутала сознание тонкой волшебной паутиной. «Настоящая фея, – думал он. – Кто она? Как случилось, что она оказалась здесь? Эта встреча не могла быть случайностью». Бета была для него как металлический китайский шар, внутри которого, как в матрешке, прятались и звенели другие, более мелкие шарики. Только в отличие от русской деревянной бабы восточную игрушку нельзя было просто взять и раскрыть руками, добравшись до самой маленькой, неделимой. В этот микромир можно было проникнуть лишь внутренним взором, слой за слоем уходя в бесконечность.
Вспомнив о китайских шарах, Кирилл начал всматриваться в черную пустоту над океаном. Фонарики все еще висели над водой, опустившись уже совсем низко и бросая блики на набегающие волны. Неожиданно Потемкин заметил там какое-то странное движение. Черная пучина будто зашевелилась, разверзлась, и на берег начал выползать монстрообразный объект, размеры которого были сопоставимы с размерами самого отеля. Присмотревшись, Кирилл увидел очертания огромного десантного корабля Mistral. Он с грохотом врезался в освещенный пляж и раскрыл свою пасть. Послышался рев моторов, и оттуда стали выезжать танки. Но это были какие-то необычные танки. Они напоминали марсоходы Spirit и Opportunity, только гигантских размеров. Их ходовая часть состояла из шести колес на подвижных «лапах», благодаря которым они легко преодолевали препятствия, подскакаивая на них, будто скакуны на конкуре. Пространство перед танками освещали глаза-прожекторы. Раздались взрывы, скрежет и вой сирен. Танки принялись беспощадно уничтожать оказавшуюся на пляже публику. Люди разбегались от них, как тараканы, а машины давили их колесами, поливали из пулеметов и жгли огненными струями.
– «Так видел я коней и на них всадников, которые имели на себе брони огненные, гиацинтовые и серные; головы у коней – как головы у львов, и изо рта их выходил огонь, дым и сера», – прошептал Потемкин.
Один из танков приблизился к зданию отеля. Он явно запеленговал Кирилла, так как протяжно завыл, убрал куда-то колеса и выпустил крючковатые металлические лапы, которыми начал карабкаться вверх по отвесной стене к его балкону. Жерло пушки было направлено прямо на него. Потемкин вдруг ощутил себя солдатом, сидящим в окопе под Волоколамском страшной осенью 1941 года, на которого надвигается вражеская железная машина. Он увидел этого обосравшегося новобранца, ощутил его промокшую шинельку, его заклинившую трехлинейку, его страх и ярость. Если бы у него была граната, он непременно кинул бы ее. Но гранаты не было. Не было никакого оружия. Потемкин глупо, истерически рассмеялся и швырнул в скакуна пустой бутылкой от шампанского, которая со звоном разбилась о морду железного чудовища. Как ни странно, это произвело на неприятеля эффект: он зажужжал, защелкал и остановился. Потемкин забежал в спальню и начал трясти Беатриче. Бета не реагировала. Он понял, что здесь опять что-то изменилось, и включил свет. На кровати лежала растерзанная улыбающаяся Осиповская – такая, какой он оставил ее вчера. Со стен на него смотрели страшные маски. Потемкин в ужасе отшатнулся:
– Что это за хрень! Что у вас тут происходит вообще?!
Он выбежал в гостиную, которая оказалась холлом его собственного дома в Ясеневе. Мечась по нему, Кирилл понял, что никуда не уезжал, что он по-прежнему в Москве, с трупом убитой им любовницы, и вот- вот к нему придут. Раздался звонок в дверь. Потемкин выскочил на балкон и увидел кровавое солнце. В панике он бросился в спальню и начал вновь перелезать через перегородку лоджии в соседнюю квартиру. Перегородка хрустнула и сложилась. Кирилл поскользнулся и, хватая руками воздух, полетел вниз – туда, где вместо земной тверди разверзлась бездна с ослепительной точкой вдалеке. Последовала вспышка, и голова его взорвалась, как осколочная граната.
Отец Джеймс Бонд
Было уже около полудня. Потемкин лежал на кровати в своих эдемских апартаментах. Сквозь распахнутые балконные двери пробивалось яркое солнце, влажный бриз наполнял спальню свежестью прибоя. К этому запаху примешивался сладковатый аромат тлеющей марихуаны – видимо, этажом ниже кто-то раскумарил кальян. Беатриче исчезла. Кирилл подумал было, что она ему тоже приснилась, но две улики однозначно свидетельствовали об обратном. Во-первых, это совершенно неповторимый, чуть слышный запах парфюма феи, который исходил от скомканных простыней. А во-вторых, карманная книга, раскрытая и аккуратно положенная на подушку. Потемкин взял ее в руки. Это была новелла Джерома Сэлинджера «Выше стропила, плотники» со штампом местной библиотеки на обороте. Кирилл увидел аккуратную пометку NB! сделанную карандашом в самом начале повествования:
В ту ночь при свете фонарика Симор прочел Фрэнни свой любимый рассказ – то была даосская легенда. И до сих пор Фрэнни клянется, будто помнит, как Симор ей читал:
«Князь Му, повелитель Цзинь, сказал Бо Лэ: “Ты обременен годами. Может ли кто-нибудь из твоей семьи служить мне и выбирать лошадей вместо тебя?” Бо Лэ отвечал: “Хорошую лошадь можно узнать по ее виду и движениям. Но несравненный скакун – тот, что не касается праха и не оставляет следа, – это нечто таинственное и неуловимое неосязаемое, как утренний туман. Таланты моих сыновей не достигают высшей ступени: они могут отличить хорошую лошадь, посмотрев на нее, но узнать несравненного скакуна они не могут. Однако есть у меня друг, по имени Цзю Фангао, торговец хворостом и овощами, – он не хуже меня знает толк в лошадях. Призови его к себе”.
Князь так и сделал. Вскоре он послал Цзю Фангао на поиски коня. Спустя три месяца тот вернулся и доложил, что лошадь найдена. “Она теперь в Шаю”, – добавил он. “А какая это лошадь?” – спросил князь. “Гнедая кобыла”, – был ответ. Но когда послали за лошадью, оказалось, что это черный, как ворон, жеребец.
Князь в неудовольствии вызвал к себе Бо Лэ.
– Друг твой, которому я поручил найти коня, совсем осрамился. Он не в силах отличить жеребца от кобылы! Что он понимает в лошадях, если даже масть назвать не сумел?
Бо Лэ вздохнул с глубоким облегчением.
– Неужели он и вправду достиг этого? – воскликнул он. – Тогда он стоит десяти тысяч таких, как я. Я не осмелюсь сравнить себя с ним, ибо Гао проникает в строение духа. Постигая сущность, он забывает несущественные черты; прозревая внутренние достоинства, он теряет представление о внешнем. Он умеет видеть то, что нужно видеть, и не замечать ненужного. Он смотрит туда, куда следует смотреть, и пренебрегает тем, что смотреть не стоит. Мудрость Гао столь велика, что он мог бы судить и о более важных вещах, чем достоинства лошадей.
И когда привели коня, оказалось, что он поистине не имеет себе равных».
Кирилл догадался, что Бета ему на что-то тонко намекает, однако его роль в данной притче была ему непонятна. Потемкин нехотя сполз с кровати и направился в ванную комнату, смутно
