Говорят, драгоценный камень прекрасен своими гранями, отполированными искусными ювелирами. Я почти всю жизнь прожил в деревне и не уставал поражаться мудростью сельских жителей, их умом и талантом, которые нет-нет да и засверкают такими гранями, что на всю жизнь запомнишь. Вот так эти, на первый взгляд, незатейливые истории и отложились в памяти, и мне ничего не надо было придумывать…

Она – доярка с многолетним стажем, знающая себе цену. Ведь недаром уже несколько лет подряд первенствует на ферме. Наверное, тем обиднее показалась эта несправедливость – на празднике животноводов в середине июля её обошли сувениром. Сувениры дарили скромные – косынки, таких у Марии Васильевны десятка два, тем не менее вечером она пришла к парторгу. Тот сидел в кабинете, писал какие- то бумаги, и глаза его немножко растерянные, без очков, не сразу узнали доярку. А когда парторг узнал Марию Васильевну, он поднялся из-за стола, пошёл навстречу.

– Николай Михайлович, хочу у тебя один вопрос спросить: кто у нас лучшая доярка в совхозе, а? Ответь-ка!

Николай Михайлович пальцами растёр глаза, головой закивал:

– Зачем спрашиваешь, Мария Васильевна? Без меня не знаешь?

– Тогда где моя косынка?

– Какая косынка?

– А какие сегодня вручали?

Наверное, парторг не всё понял, но косынку Марии Васильевне на второй день вручили перед дойкой, вручили припарадно, и она сразу повязала её на груди, как самый дорогой талисман.

А дня через два у Марии Васильевны пропала корова Стрелка. Пропала среди дня, и раззявы-пастухи не могли сказать, где отстала она от стада. Мария Васильевна перед закатом долго искала корову в зарослях терновника и наконец нашла её в самом глухом месте. Недалеко от неё на тонких кривых ногах стоял телёнок. Так вот зачем забралась Стрелка в эти дебри!

Мария Васильевна появилась в летнем лагере уже в темноте. Стрелку она вела на той самой цветной косынке, привязав её к рогам, а чуть в сторонке ковылял за матерью кривоногий телёнок.

Пастухи, наблюдавшие за этой картинкой, помогли корову в пригон проводить, телёнка в сарай поместить, а потом спросили у Марии с улыбкой:

– А с косынкой-то что будешь, Марья, делать? Её, измочаленную и грязную, только выбросить можно.

– Я и выброшу!

Пастухи недоумённо пожимали плечами, засмеялись: дескать, стоило ли идти к парторгу? Но Мария Васильевна точно вопрос предвидела, сказала тихо:

– Тут не о косынке речь, а о принципах. А дело на безделье менять нельзя.

В годах пятидесятых пошло увлечение создавать колхозы-гиганты. Один из таких колхозов появился и у меня на родине. Возглавил его Григорий Филиппович Ш. Был он мужик высокого роста, с густыми бровями, пышной седой шевелюрой. Но самое главное – работал он с темна до темна, и вёл колхоз-гигант, располагавший девятью тысячами пашни, как опытный капитан, чётко и уверенно. Наверное, это больше всего удивляло начальство – грамотей-то Григорий известный, всего четыре класса в тридцатых годах закончил. И если были успехи – то только за счёт огромного трудолюбия его председателя, его неукротимой воли.

Наверное, желание потрафить этому талантливому человеку, деревенскому самородку, было у многих. Корреспондент молодёжной газеты, девица с пепельно-блеклыми патлами, высокая, стройная, бесцеремонно появившись в кабинете у Григория Филипповича, с порога развязно заговорила:

– Интересно с вами познакомиться, очень наслышана, говорят, вы совершенно безграмотный, а таким большим хозяйством руководите, – и на распев продолжала: – Богат и славен Кочубей. Его поля необозримы, – и, приближаясь к нему, протянула ладошку. Григорий Филиппович, ещё круче изогнув свои лохматые брови, поднялся из-за стола, но руку свою не подал, спросил строго:

– Кто-кто богат?

– Кочубей, Кочубей, Григорий Филиппович! Классику знать надо…

Григорий Филиппович с вызовом поглядел на девицу, пробасил:

– Знаешь, девушка, мне клички всякие дают, но такую, как вы, первый раз…

Девица засмущалась, робко присела на стул, потом, задав один-два вопроса и записав несколько фамилий, потихоньку удалилась.

Григорий Филиппович несколько минут молчал, а потом захохотал:

– Ну, как я её, а? Обидно показалось. Сегодня Кочубеем назовут, а завтра Мазепой. Вот и будешь, как кобель бездомный, кличку иметь. А девицу эту хлебом кормить надо, чтоб она Пушкина на память знала.

Наверное, во многом он неправ был, Григорий Филиппович. Но в главном прав – кому-то всегда надо хлеб растить, и уважать этих людей – долг каждого умного человека.

Тот же председатель колхоза.

По утрам в прокуренном насквозь кабинете собираются бригадиры, специалисты, прочий колхозный актив, а потом, когда наряд отдан, когда люди направляются в поле или на ферму, Григорий Филиппович принимает граждан по личным вопросам. Их много, этих «личных» вопросов, просьбы самые неожиданные – тому надо лесом помочь, тому кирпичом, тому автомашину за дровами, тому сена не хватило. И каждый ждёт от председателя тёплого участия.

Пожилая колхозница с сеткой морщинок возле глаз в коридоре долго и сосредоточенно что-то шепчет про себя, а потом робко заглядывает в дверь, и, заметив, что председатель один, потихоньку протискивается в кабинет.

– Ну, что у тебя, Марья? – спрашивает Григорий Филиппович.

– Кирпичика бы, Григорий Филиппович – тыщёнку! Печка у меня совсем завалилась. Неожиданно даже – стояла, стояла и рухнула…

Григорий Филиппович вскакивает со стула, точно подброшенный, начинает ходить по кабинету.

– Где ж я тебе его найду, кирпич-то? Сегодня только об этом речь шла. На коровнике работы стоят, скоро скот под крышу ставить, а там и на четверть стены не выведены. Нет, нет, ты иди, Марья, иди, езжай за кирпичом в город.

Марья так же тихо покидает кабинет, но в коридоре останавливается, прижимается к стене, плачет. Идти-то ей больше некуда, да и в город ехать не с чем – не бог весть какие заработки, на них немного