— Не подходит. А тут нужен исполнитель, который дифференцировал бы.
— Единственный человек, который подходит...
— Я знаю — С. Я думал. Надо решить — может ли женщина читать.
— Нет, тут хотелось бы отношение автора. У автора более мужское отношение.
— Значит, женщина исключается.
(Все это деловой разговор с оттенком удовлетворения, которое испытывают люди от сознания своей профессиональной искушенности.)
Начальник отдела: — Вы знаете. Я вот грешный человек, но я предпочел бы, несмотря на все, — бас. Курзнер. Сколько бы баритон ни пел, бабушки из этого получиться не может.
Новый (вместо снятого) начальник отдела — хочет испытывать превосходство не только по положению, но и интеллектуальное. Среди театрально-цехового педантизма он сохраняет свободу и трезвость суждений, сочетающуюся со словоупотреблением слегка ироническим («грешный человек», «баритон» и «бабушка»).
Миронов: — Он для этого немного бесчувственный. Прочтет, может быть. Будет прилично. Но уж нечасто актеру такой материал попадается. Мне кажется все-таки, что такую лирику Самойлов мог бы донести.
(Профессиональный разговор продолжается.)
— Лирику он, может быть, и донесет. Черт! А вот этот быт дворянский...
(Немотивированное восклицание «черт!» должно несколько расшатать профессиональную педантичность разговора.)
— Он, как бы сказать, недостаточно интеллигентен.
— А по мирному времени — кого бы вы мыслили?..
— Тут культура нужна большая. Из городского театра — кто бы мог?
Таня (по телефону): — Да, жажду ваш голос... Значит, записываем вас. Ваше — вчерашнее. Второе. Я говорю о втором. Записываю. А состав какой был — все?
Недостаточно интеллигентен — это наивное понимание слова «интеллигентен» и наивное утверждение собственной интеллигентности. Приятно высказывать такие суждения; особенно когда от них отчасти зависит, получит человек роль или не получит.
Разговор Тани по телефону имеет практическое назначение. А «жажду ваш голос...» — это шуточные штампы, которые на определенном уровне, в определенной среде знаменуют всё те же поиски свободного отношения к жизни.
Входит Борин с письмом от слушательницы. Ей величайшую отраду доставило его выступление. Она потеряла любимого мужа, и передача ее утешила. Просит прислать ей текст. Борин читает письмо.
Ярцев (шутит): — Сам написал...
— Зависть! Черная зависть!
— Что ж, вы пошлете ей текст?
— Надо редактору отдать.
В данный момент у Борина одна потребность — как можно больше людей как можно скорее должны узнать содержание письма. Трагическая сущность письма его не занимает; вернее, учитывается им как усиление его заслуг. Не реагирует он и на практическую просьбу — прислать текст (вместо этого — «надо отдать редактору»).
Ярцев в виде шутки высказывает тайное желание: хорошо бы, если б это письмо было фальшивкой. Борин в ответ формулирует оценку его поведения. Иронически напыщенное «черная зависть» прикрывает формулировку шуткой.
Борин (3., которая входит): — Зинуша, небезынтересно вам будет почитать, насколько доходят ваши произведения в моей интерпретации?
После того как письмо уже прочитано вслух, неловко опять читать его вошедшей 3. Мотивировкой служит фраза, пародирующая официальный слог; комизм, пародийность не имеют здесь никакого смысла. Но это один из испытаннейших приемов — рассказать нечто ласкающее самолюбие под видом факта общезанимательного по содержанию или форме. Рассказать этот факт как смешной — невозможно. И вот остается голая форма комизма, пародийности, как бы разоблачающая чье-то хвастовство, канал, в который тайно поступает хвастовство собственное.
3. (читает письмо): — Ах, я не поняла. Это самое...
— Может быть, подшить?
— По-моему, надо.
— Там еще есть одно.
Практический разговор. Борин не подумал о том, чтобы ответить написавшей, но предусмотрел, что надо подшить документ «к делу».
Зонне (входя): — Где же Мичурина?
Борин (поет): — Ми-чу-ри-на, Ми-чу-ри-на... (К Зонне.) Да, только что прослушивали в отделе с новым начальством. И новое и старое сказали, что надо говорить Артаксеркс...
— А ты хотел говорить Артаксеркс. Я тебе говорил.
