пусть тебя зовут Каспер. И пусть ты всю свою жизнь бесстыжим образом врал женщинам — не исключая и той, которая сейчас гладит тебя по щеке, — врал так, что более уже неизвестно, где начинается действительность Всевышней и где кончаются твои собственные выдумки. И хотя ты перешел столько границ, что уже не знаешь, сможешь ли вернуться назад.
Он почувствовал какое-то беспокойство в ногах. Захотелось убежать. От невыносимой мысли, что такое мгновение почти со стопроцентной вероятностью никогда больше не повторится.
Она плавно перешла к «Bona Nox». Голос был одновременно ласковым и сильным.
Он почувствовал, как открывается тишина. Похожая на какую-то огромную руку, готовую подхватить его. Он открыл глаза. Над ним склонилась Синяя Дама. Она протирала ему лоб влажной салфеткой.
— Ты спал двенадцать часов, — сказала она. — Будешь жить. Дальше.
Чувственное восприятие усилилось. Окружающий мир был едва слышен — его почти не существовало. Он знал, что это объясняется присутствием игуменьи. С ним и прежде такое случалось — сначала с матерью, несколько раз с Максимилианом. С отдельными партнерами по манежу. Потом со Стине. С Кларой-Марией. Он дожил до сорока лет и пока не решился все-таки поверить в то, что слух коллективен. Когда два человека становятся ближе, то внешний мир сначала ослабевает, а потом постепенно перестает существовать. Потому что в такие мгновения для каждого из этих двух людей во вселенной существует только другой. Сейчас происходило то же самое.
Послышался шепот — это был его собственный голос.
— Она была нужна им, а может, и мальчик тоже, чтобы предсказать толчки. Дети, похоже, обладают чем-то вроде дара ясновидения. Они скупили дома в Сити, теперь они будут продавать их, в ближайшее время. Они не причинят детям вреда, во всяком случае, до тех пор. Она им нужна, они оба нужны. Чтобы заставить всех поверить, что толчков больше не будет. Надо подключать полицию.
— Это будет нетрудно, — ответила она. — Полицейские могут появиться здесь в любой момент. Вас с сестрой Глорией заметили.
Утреннее солнце, цвета белого золота, стояло низко. Поверхность воды была неподвижна, словно туго натянутая фольга. Неподвижная поверхность удваивала небесное светило. Городские кварталы были скрыты узкой полоской белой дымки. Все внешние звуки поглощались вниманием слушающей женщины.
Они могли бы находиться в любом мифологическом месте. Она хотела что-то ему сказать, без слов, своей тишиной — он не уловил, что именно.
— Тебе надо поесть, — произнесла она вслух.
Сестра Глория принесла ему на подносе еду — суп и хлеб. Он произнес короткую молитву и откусил кусочек хлеба.
— Как хорошо, что можно помолиться перед едой, — сказал он. — Молитва позволяет молящемуся пережить микроскопическую смерть и возрождение. Ты становишься частью божественной бесформенности. Потом ты воссоздаешься и воскресаешь, словно грудной младенец, — со всеми мозговыми клетками и всеми вкусовыми пупырышками, здоровой потенцией и слухом в целости и сохранности. В идеале.
— Даже если бы перед тобой предстал архангел, — заметила африканка, — ты бы не смог закрыть рот.
Он откусил еще булочки и подумал о матери. Булочка была только что из духовки, корочка была тонкой, блестящей и твердой как стекло. Хрустела она так, что было ясно: выпекали ее в керамической печи при высокой температуре, смазав предварительно смесью йогурта, масла и морской соли. Аромат был глубоким и сложным, словно аромат тела.
— В первый раз, когда я здесь оказался, — сказал он, — год назад, ночью, ты тогда ждала перед дверью Синей Дамы. Почему?
— Меня попросила мать Мария.
— Когда?
— Ранее в тот же день.
Суп был сварен на говяжьем бульоне, его вкус напоминал о вечной жизни и о том, что все живые существа поедают друг друга.
— Ранее в тот же день она не могла знать, что я приду.
— Она знала это давно. Мы видели тебя по телевизору. Я тогда еще нечасто бывала в Дании. Мать Мария любит иногда смотреть телевизор. Особенно цирк. Мы смотрели «Cirque du Soleil».[82] Она спросила, как зовут клоуна. Одна из сестер сказала: «Он датчанин». Тогда мать Мария сказала: «Он придет к нам в гости». И все. Ничего более. «Он придет к нам сюда в гости».
Каспер макнул хлеб в суп. Машинально прожевал.
— Мать Мария, — продолжала африканка, — говорила, что некоторые считают великих композиторов святыми, рожденными среди нас. Чтобы помогать всем нам. Тогда становится понятнее. Про Баха.
Она все еще была под впечатлением музыки. Это было трогательно. Но, с другой стороны, следует помогать людям освобождаться от подобных наваждений.
— Это касается и великих поваров, — ответил он. — Похоже, у вас там на кухне как раз такой повар. Так что оставь теперь дедушку одного. Позволь ему спокойно переваривать пищу.
В комнате оказалась Синяя Дама. Он и не услышал, как она вошла.
— Невозможно проработать тридцать пять лет в цирке, — сказал он, — и не встретить убийц. Когда я прислушивался к тому месту в них, которое инициировало убийство, я никогда не слышал самих людей. Я слышал какую-то одержимость. Чем-то другим. Вопрос о вине не так прост. С акустической точки зрения.
Она ничего не ответила.
Он почувствовал, что начинает злиться.
— Я нашел его, — сказал он. — Того, кто убил ребенка. Я мог бы изъять его из обращения. Раз и навсегда.
— Никто не сомневается, что мог бы, — ответила она.
Его злость прошла. Осталась печаль. Безысходность.
— Каин, — сказал он, — занимался последствиями катастроф. И вот землетрясение.
— Для тех, кто молится, — ответила она, — количество бросающихся в глаза совпадений увеличивается.
У него ушло много времени на то, чтобы повернуть голову. Когда этот подвиг наконец-то был совершен, кресло ее оказалось пустым. Она исчезла. А может, ее и вовсе здесь не было?
Африканка катила его по белым коридорам.
— Я заключил с ней договор, — сказал он. — О том, что рискну своей карьерой. Постараюсь найти тех, кто охотится за Кларой-Марией. Помогу вам. Если она знала, что я приду, зачем тогда условия?
Он говорил это, пока они спускались вниз на лифте. Они успели выйти из лифта, когда она наконец ответила.
— Мать Мария, — объяснила она, — частенько повторяла, что людям вредно, когда они слишком легко постигают религиозное таинство. Тогда они его не ценят. Особенно банкиры.
— Банкиры?
— Мы смотрели тебя по телевизору и очень смеялись. И мать Мария тоже. Потом она сказала: «К тому времени мы узнаем, кто он на самом деле. Паяц или банкир с особыми талантами».
Он стал молиться: «Дорогая Всевышняя, дай мне долгую жизнь, чтобы я успел изготовить куклу вуду и исколоть Синюю Даму иголками». И тут он вдруг понял, о чем молится. Он отдался боли, которую принесла с собой злость, часть этой злобы на самом деле относилась к нему самому.
Кресло остановилось.
Его затылка коснулась ладонь. Через прикосновение он почувствовал тепло, и его наполнило чувство благодарности. Он понимал, что это единственно возможная для африканки форма извинения, на другое она
