Дама.
— Полиция их не нашла, — сказал он, — меня высылают из страны. Больше я ничего сделать не могу.
— Где вы?
— В Каструпе.
— Это мы знаем. Фибер ехал за вами. Где именно в Каструпе?
— Какая разница?
— Это как раз и важно.
— В отделении полиции по делам иностранцев.
— Мы приедем через двадцать минут.
— Через пятнадцать минут меня увезут, — сказал он. — Это где-то в зоне отправления. Посторонних сюда не пускают.
Она уже повесила трубку.
Он открыл футляр, достал скрипку, поцеловал блестящее дерево и стал ее настраивать. Двигать левой рукой было почти невозможно, но пальцы еще худо-бедно действовали, только рука никак не могла удержать скрипку. Он прижал ее к стене. «Чакона»[58] началась сама собой. Где находится человеческая память? Во всяком случае, не в сознании — его сознание не работало. Может, на каком-нибудь дальнем складе.
Звуки струились сквозь него, проникая сквозь правую руку и выходя через левую, как Бог через вращающихся дервишей. Каспер утопал в звуках. Ему вспомнились слова, которые написал Бах, когда вернулся домой и оказалось, что Марии-Барбары и двоих детей нет в живых: «Мой Бог, никогда не лишай меня моей радости».
Вокруг него повисла тишина. Депортируемые слушали. Полицейские слушали. Молитва женщины стала бессловесной, плач ребенка прекратился. Даже между взлетающими и приземляющимися самолетами возникли божественные паузы.
Левая рука не была сломана. Смычок не был материальным, он был продолжением его сознания. Каспер находился в контакте со своей публикой. Он почти приблизился к Баху.
Мгновение — и все закончилось. Где-то закричал ребенок. Кто-то швырнул в стену стул. Какую-то дверь открыли рывком, в другую ударили ногой. Четыре самолета «Геркулес», груженные танками «Тигр», поднялись в воздух. И тем не менее в течение краткого мгновения он был совершенно счастлив.
Счастье имеет вневременной характер. В те мгновения, когда наши сердца совершенно открыты, мы покидаем временной континуум. Стине оказалась с ним в камере, вместе с «Чаконой», — как она была с ним в ту последнюю ночь перед своим исчезновением.
2
Был тот же час, что и теперь. Они сидели, прислушиваясь к музыке тишины, пока на них медленно опускались сумерки. Внутри нее происходило что-то важное, он не знал, что именно, но понимал, что не следует ей мешать. В какой-то момент она поднялась и встала у него за спиной. Он ожидал, что она возьмет в ладони его голову и прижмет к себе, его слух тянулся к ней, для него живот женщины всегда звучал как тибетская бронзовая поющая чаша, наполненная фруктами.
Но все обернулось иначе. Она зажгла свет, расстегнула блузку и показала ему руку.
Синяки уже пожелтели.
— Прошла неделя, — сказала она.
Он ничего не ответил — что тут можно было сказать?
— Это происходит все чаще, — сказала она. — Еще немного — и ты меня ударишь. Ты можешь это как-нибудь объяснить?
Голос ее был невыразительным. Почти безразличным. Он никогда прежде не слышал ее такой.
— Раньше мне казалось, что любовь представляет собой некую форму, — сказал он. — Что чувства осаждаются на определенном теле. Определенном сердце. Лице. Звучании. С тобой все иначе. Как будто что-то распахивается. Какая-то дверь. Какая-то пропасть. Меня туда затягивает. Все постоянно меняется. Ты каждый раз звучишь по-новому. Это как наркотик. Мне не остановиться. Я боюсь это потерять.
— Я не выношу насилия, — продолжала она. — Если это игра — тогда ладно. Но вот это не было игрой. И раньше тоже не было.
Они молчали. Он чувствовал себя как в свободном падении.
— Когда-нибудь, — сказала она, — я расскажу тебе, что со мной когда-то произошло. Я не выношу насилия.
Он встал. Она была почти одного с ним роста. Он собрал все те части себя, которые был в состоянии собрать. Тогда ему казалось, что все они на месте.
— Больше это не повторится, — пообещал он.
Позднее той ночью он танцевал.
Безмерное счастье распространялось по району Рунгстед и его окрестностям. Природа исполняла квартет до-мажор — высшее достижение Моцарта среди скрипичных квартетов, написанное как ответ Гайдну. Этот квартет Каспер и поставил на проигрыватель, он почувствовал, что не может не танцевать. От недавней тоски не осталось и следа — он был возрожден к жизни.
Стине неподвижно сидела на кровати. Он сдвинул мебель к стене и стал раздеваться. Медленно, плавно, не глядя на нее — через некоторое время на нем ничего не осталось.
Он начал разогреваться — приседания, дыхательные упражнения. Он услышал, как учащается ее дыхание. Услышал, как она снимает с себя одежду, но не смотрел в ее сторону. Она вышла на середину комнаты и встала перед ним — но он смотрел сквозь нее. Он услышал, что какой-то один тон звучит сильнее всех остальных. Тон любви и неистовства. Какая-то ее часть хотела наброситься на него, зубами отрывая от скелета куски мяса. Хорошо, что цирковая компания этого не видела, — они бы аннулировали его страховой полис.
Он медленно поворачивался, как будто ее не существовало. Ее руки скользили по ее собственному телу — она ласкала себя.
Он сел на корточки и надел свои цирковые башмаки. Она встала перед ним, пальцами раздвинув свое лоно перед его лицом, собрала немного струящегося меда и написала что-то на внутренней части бедра. Он знал, что это слово «Сейчас!».
Он отпрянул, перекатился на другую сторону кровати и встал на ноги, потом надел свой клоунский нос — получился отличный цирковой костюм: клоунский нос, клоунские башмаки и эрегированный член. Впрочем, еще неизвестно, стоит ли выходить в таком костюме на арену цирка Бенневайс. Квартет плавно перешел в свою быструю часть, торжествующую, сложную — одному Моцарту было ведомо, куда все это движется.
Стине метнулась за ним как леопард — но он по-прежнему не обращал на нее внимания. Он все время слышал ее любовь, она была похожа на гладкую поверхность воды, и одновременно он слышал страстное желание, готовность завыть от безумия.
Он надел клоунский нос на свою эрекцию. Взглянул ей в глаза. Сел на кровать рядом с ней. Если берешься провоцировать бессознательное у женщины, важно не переусердствовать.
Она скользнула на него. Он услышал море. Что-то безбрежное почти поглотило их. Женщины лучше, чем мужчины, умеют отключаться. Их тела исчезли, остались только сердца, его член тоже оказался его сердцем — это его сердце билось в ней. Он слышал, как оба они боятся потерять друг друга. Он слышал свою молитву: «Всевышняя, позволь мне пребывать здесь без страха».
Она остановилась.
— Невозможно быть полностью вместе.
Он не верил собственным ушам. Он все еще слышал, как она жаждет его, слышал ее любовь, но
