Бугго, смущенная предостережением куда больше, чем несчастьем, стремительно зашагала к трапу. Курсанты сбились у входа во второй грузовой, как куры. Среди них грузно переминался Пассалакава. Бугго спрыгнула с последних трех ступенек.
– Фонарики у всех?
Оказалось, только у двоих.
– Идем. Зовите его. Бревна перекладываем осторожно, беритесь только по двое.
– Когда найдете не освобождайте сразу, – добавил Хугебурка. – Позовите меня или господина Пассалакаву.
В темноте бестолково запрыгали лучи фонариков. Куча рассыпанных бревен обнаружилась сразу. Лопнувший трос победоносно задирался над ней, изогнувшись причудливо, как металлический локон в витрине парикмахерской. Хугебурка распорядился, чтобы фонарики установили неподвижно. Сняли три бревна, увидели ногу. Сняли еще. Халинц лежал неподвижно, лицо залито кровью, лоскут кожи надо лбом сорван. Кровь еще текла, и Хугебурка кивнул, чтобы курсанта вытаскивали. Прямо под лампочкой уже ждали носилки.
– Привязывайте, – брезгливо распорядился Пассалакава.
– Повезло, что он жив, – вполголоса сказал Хугебурка капитану. – Но насчет троса все-таки стоит поинтересоваться. Сдается мне, это был очень старый трос. А накладную на новый я подписывал не далее, как месяц назад.
До Лагиди оставалось менее трех суток пути.
– Странно, что он не приходит в сознание, – сказал Хугебурка, наблюдая за тем, как Пассалакава зашивает рану на голове курсанта.
– Может быть, шок? – предположила Бугго, но старший помощник покачал головой, о чем-то напряженно размышляя.
– У него еще лодыжка повреждена, – предупреждающим тоном произнес Пассалакава. – Трещина – самое малое. Буду делать пока тугую повязку.
Халинц вдруг дернулся и отчетливо произнес:
– Невидимые обезьяны не плачут.
– Истинная правда, – пробормотал Хугебурка и повернулся к дверям каюты, где толпились курсанты. – Ребята, у кого еще есть наркотики?
Мгновенное замешательство сменилось шушуканьем. Бугго быстро сказала:
– Полагаю, ни у кого. Разойдитесь.
Курсанты скрылись.
Халинца забинтовали, укрыли одеялом и оставили, включив устройство внутренней связи у него в каюте на передачу, так что если он вдруг начнет стонать, хрипеть или звать на помощь, это услышит вся «Ласточка».
– А если он умрет молча? – спросила Бугго у своего старшего офицера.
– Значит, судьба его такая, – философски отозвался тот.
Они сидели в кают-компании и пили контрабандную злягу, вонючую, как сапог, и очень крепкую.
– Вы думаете, они прихватили с собой в рейс наркотики? – спросила Бугго.
– А у вас имеются сомнения? – Хугебурка поглядел ей в глаза холодно и пьяно. – Всегда предполагайте худшее, капитан.
Бугго опрокинула вторую стопку. Благодаря резкому запаху зляги Бугго не пьянела. Тело ее тяжелело, прирастало к стулу, а голова делалась все более и более ясной. И все-таки оставалась одна вещь, которая по-прежнему ускользала от понимания. Бугго угадывала ее наличие, но не могла даже предположить, в чем она заключается.
А заключалась она вот в чем. Трубка с раскуренным «порошком воображения» хоронилась под рассыпанными бревнами и там тихо тлела и гаснуть не собиралась. Легкие призраки выбрались из ее красненьких недр и принялись бродить между сухими стволами, тыкаясь то туда, то сюда в поисках выхода. Кора под их прикосновением ежилась и чернела, а потом вдруг что-то выстрелило сразу в нескольких местах, и в темноте протянулся длинный яркий хлыст, который сразу же рассыпался монетами искр.
– На «Ласточке» случались аварии? – спросила Бугго у Хугебурки.
– «Ласточка» бывала даже в сражениях, – отозвался тот.
– А при вас?
– При мне еще нет. Но ведь и я здесь сравнительно недолго.
– Все-таки странно это – с тросом, – продолжала Бугго. – Завтра осмотрим все как следует.
Она с трудом поднялась и сразу упала обратно на стул. Хугебурка подхватил ее под мышки.
– Я провожу вас.
– А? Отлично! – Бугго обвисла у него на руке, и вдвоем они покинули кают-компанию.
А во втором грузовом становилось все светлее, и зарницы бродили уже по низкому потолку, вызывая к жизни подвижные тени.
Хугебурка разбудил капитана в пятом часу утра.
– В трюме пожар! – объявил он.
