Поразительно, сколь многие писатели посетили Носовой Мыс.

Гюстав Флобер — Госпожа Бовари. [Собр. соч. в 4 т. М., «Правда», 1971. Перевод Н. Любимова. ] С. 304–305.

После этого Бодлер, потворствуя своей склонности к мрачным безобразиям, превращает стихотворение в пронзительный предсмертный вопль, захлебывающийся гноем и кровью.

Сама поэма, принадлежащая к числу глупейших произведений, когда-либо попадавших в печать, переполнена скрюченными пальцами, жалящими змеями, саднящими поцелуями, укусами в грудь и трупами. Несколько удачных аллитераций тонут в крови.

О сопоставлении 'Лолита — роза' см. ниже, с. 211.

Позже Куильти высказывает предположение, что Долорес могла звонить куда-нибудь в 'Paradise, Wash., Hell Canyon' ('Рай, Вашингтон, Адский Каньон'). [Правда, в русской версии этого нет. Чуть выше он говорит: 'Антон звонит в Бостон, Мария в Рио'. Зато значительно раньше Гумберт с Лолитой осматривают 'Адский Каньон — двадцатый по счету. Наше пятидесятое преддверие какого-то парадиза…']

Он кратко высказывается об этой поэме ('ужасная') в 'Заметках о просодии', примыкающих к Комментарию к 'Евгению Онегину' (Vol. III, p. 523).

Если не считать проходного персонажа в пьеске под названием «Huasi-pungo» — некоего Хорхе Икаса.

H.-R. Lenormand, Theatre Complet (Paris, 1942), X, 181.

Другие вещи Гумберта Гумберта тоже свидетельствуют о наличии в его характере 'чичиковской пошлости': фиолетовый халат и шелковые пижамы, которыми он так гордится, благовония, которыми он умащивает свою тускнеющую плоть, крайняя привередливость, изощренность, — за всем этим мелькают тени 'Мертвых душ'.

Овидий — [Цит. по: Любовные элегии. Метаморфозы. Скорбные элегии. М., 'Худ. лит.', 1983. Перевод С. Шервинского. ] С. 44.

Во втором верленовском «Nevermore» тоже есть строки, возможно, скрытые в подсознании Гумберта и вполне уместные с этой точки зрения: