отчетливо произнес: «Умри! Умри! Умри!»

Барст выругался, бросил щит и свободной левой рукой сбросил с себя ворона, окончательно сломав ему и без того поврежденное крыло. Со лба у Барста клочьями свисала ра­зодранная плоть, щеки и подбородок были алыми от крови.

Собрав все силы, Роран бросился к нему и пронзил ему правую руку копьем. Барст выронил булаву, и Роран, вос­пользовавшись неожиданной удачей, нанес ему удар в не­защищенное горло. Но тут Барст сумел все же одной рукой перехватить копье, вырвал его у Рорана и сломал, точно сухой прутик.

— А теперь умри ты! — сказал Барст и плюнул в Рора­на кровавой слюной. Губы у него были разорваны, правый глаз сильно поврежден, но левый видел нормально.

Он потянулся к Рорану, собираясь заключить его в смертельные объятия, и Роран никуда не мог уже от него деться. Но когда руки Барста уже сомкнулись на его теле, он тоже изо всех оставшихся у него сил обхватил его за талию и стиснул, стараясь как можно сильнее навалиться своим весом на раненую ногу Барста.

Барст какое-то время держался, потом колено его слов­но подломилось, и он, закричав от боли, упал лицом впе­ред, опершись на левую руку. Роран тут же ловко вывер­нулся из его объятий. Перепачканные скользкой кровью доспехи Барста облегчили для него это действие, хотя си­лищи даже в одной правой руке этого могучего воина хва­тало с избытком.

Роран попытался, навалившись сзади, сдавить Барсту горло, но тот прижал подбородок к груди, не позволяя сде­лать захват. Так что Рорану пришлось просто обхватить противника поперек груди и удерживать в надежде, что кто-нибудь придет ему на помощь.

Барст зарычал, рванулся и сбросил с себя Рорана, задев его вывихнутое плечо и заставив тоже зарычать от боли. Булыжники впивались Рорану в плечи и в спину, пока они, сцепившись друг с другом, три раза перекатывались по мо­стовой. Когда Барст всей тушей наваливался на Рорана, тому становилось попросту нечем дышать. И все же он не разжимал рук. Потом Барст как-то ухитрился сильно уда­рить его локтем в бок, и Рорану показалось, что у него сло­мано по крайней мере несколько ребер.

Но он, стиснув зубы, еще крепче стискивал руки.

«Катрина», — думал он.

Барст снова ударил его локтем в бок.

Роран взвыл; перед глазами у него замигали ослепи­тельные вспышки, но Барста он не выпустил.

И снова Барст ударил его.

— Тебе… меня… не… победить, Лишенный Молота, — прохрипел Барст. И, шатаясь, поднялся на ноги, волоча Рорана за собой.

Но Роран — хотя ему казалось, что у него сейчас лоп­нут все мышцы, а сухожилия оторвутся от костей, — только сильней стиснул врага в смертельных объятиях. Он что-то кричал, но голоса своего не слышал, лишь чувствовал, как вздуваются вены у него на шее, как напрягаются связки.

И вдруг нагрудная пластина Барста прогнулась внутрь — в том самом месте, где ее проломил кулл. Послы­шался звук бьющегося стекла, и чистое белое пламя вырва­лось из-под доспехов.

— Нет! — крикнул Барст, вдруг застыл, словно его ско­вали невидимые цепи, и как-то странно, непроизвольно задергался.

Белое пламя ослепило Рорана и обожгло ему руки и лицо. Он выпустил Барста и упал на землю, закрывая гла­за рукой.

А пламя все продолжало выбиваться из-под нагрудной пластины Барста, и раскаленные края пластины уже на­чали светиться. Затем пламя погасло, сияние прекрати­лось, и вокруг сразу стало куда темнее, чем прежде, а то немногое, что осталось от лорда Барста, упало, дымясь, на булыжную мостовую.

Роран, моргая, смотрел в ровное серое небо над голо­вой, сознавая, что должен встать, что рядом целая толпа вражеских солдат, но булыжники под ним казались такими мягкими, и хотелось ему одного: закрыть глаза и немного отдохнуть…

Пристально глядя друг другу в глаза, Эрагон и Муртаг медленно кружили по залу, и каждый пытался зара­нее предвидеть любое движение противника. Муртаг был таким же ловким и собранным, как всегда, но под глазами у него были черные круги, лицо осунулось, и Эрагон чувствовал, в каком душевном напряжении он пребывает. На нем были примерно такие же доспехи, что и на Эрагоне: металлическая кольчуга, наручи, по­ножи, но щит был более продолговатым и тонким, чем у Эрагона. Что же касается мечей, то Брисингр с его ру­коятью в полторы ладони несколько выигрывал в длине, тогда как Заррок, имевший более широкое лезвие, выи­грывал в весе.

Они начали сходиться, и, когда между ними осталась пара шагов, Муртаг, стоявший спиной к Гальбаториксу, сказал сердитым шепотом:

— Ну, что ты делаешь?!

— Время тяну, — буркнул Эрагон, стараясь не шевелить губами.

Муртаг нахмурился:

— Дурак ты! Он же с удовольствием будет любоваться тем, как мы друг друга на куски режем! И что от этого из­менится? Ничего!

Эрагон, не отвечая, сделал бросок и так крутанул ме­чом, что Муртагу пришлось должным образом отвечать.

— Да черт тебя побери! — прорычал Муртаг. — Если б ты еще хоть день подождал, я бы сумел освободить Насуаду.

Эрагон удивился:

— С какой стати мне верить твоим словам?

Этот вопрос еще сильней разозлил Муртага. Его губы изогнулись в злой усмешке, и он ускорил движения, застав­ляя Эрагона делать то же самое. Потом, чуть громче, Мур­таг заметил:

— Значит, тебе все-таки удалось отыскать для себя до­стойный меч? Это ведь эльфы тебе его выковали?

— Ты прекрасно знаешь, что эльфы…

Муртаг сделал резкий выпад и чуть не проткнул Эраго­на насквозь. Тот едва успел, увернувшись, парировать удар, а потом и сам ответил хитрым крученым ударом, описав мечом петлю над головой. Эрагон позволял руке как бы скользить по рукояти Брисингра, чтобы волшебный меч имел больше свободы для действий. Муртаг, точно танцуя, грациозно отскочил в сторону.

И снова оба помедлили, выжидая, кто первым ринется в атаку. Но поскольку ни тот ни другой этого не сделали, кружение возобновилось, и Эрагон на этот раз вел себя го­раздо осторожней, чем прежде.

Судя по первому схождению, Муртаг по-прежнему был столь же быстр и силен, как Эрагон. А может, даже, и как эльф. Запрет Гальбаторикса на использование магии явно не распространялся на те заклинания, что так укрепили руки и ноги Муртага. Эрагону этот эдикт очень не нравил­ся, хотя он понимал, что в нем есть разумное зерно, ина­че вряд ли их схватку можно было бы назвать честной. Но