– Ми-ха-ил! – призвала Лабинская.

Потоцкий поднялся и искренним голосом сказал:

– За связь народа и интеллигенции!

Это был его привычный тост для разных банкетов. Видимо, об этом шепчут Женины губы (звука я не слышу).

– Неправильный тост, – сказал мой муж. – Народ включает в себя интеллигенцию и всех остальных. Народ – это как бы лист, а интеллигенция и остальные – две стороны этого листа.

– В чем же отличие? – спросила Мила заинтересованным голосом.

– Интеллигент, он хочет быть хорошим, а остальные хотят жить хорошо. Быть хорошим и жить хорошо – не одно и то же. Кто хочет быть хорошим – тот интеллигент.

– Мы безлошадные, ничего у нас нету, значит, мы интеллигенты? – спросила я.

– Если б мы с тобой были настоящие интеллигенты, мы бы давно ушли – они ведь ее снова изобьют, – ответил муж.

Мила упорно продолжала разговор об интеллигенции, а Лабинская в это время оглядела всех мужиков. Больше всего, по ее мнению, на интеллигента походил Потоцкий.

– ... перед законом все равны: рабочие, интеллигенты, крестьяне, – горячо продолжала Мила, думавшая было сказать “перед природой”, но вспомнила, что к биологии отношение имела она одна. “Не поймут”.

– Рав-вны? – переспросила Лабинская. – Если рав-вны, то пусть Михаил меня поцелует (она сказала так: “по-ца-лует!”).

Тишина назревала, как фурункул: вот-вот прорвет.

– Вы оглохли, что ли? Пшли! – Лабинская схватила Потоцкого за карман брюк и стала тянуть в свою комнату-кровать.

Потоцкий сначала упирался, а потом стал звать на помощь, и Мадонна пришла на помощь. Тогда Лабинская молча развернула свой стан и завезла Мадонне то ли в глаз, то ли в висок.

– Удивительно, – растерялся мой муж, – кровь почему-то из носа пошла.

Но уже заныряли в кутерьме плечи скульптора. Дюжий размах кулака ваятеля пришелся в грудь низложенной королеве. Упала и разбилась об пол гривна-диадема с яркими керамическими камушками. Но Лабинская не только не упала, но, изнемогая от преступной страсти, тщилась схватить через строй бойцов упавшего Потоцкого. Создалась мгновенная композиция, напоминавшая то ли Лаокоона, то ли борьбу за тело Патрокла.

Рита Сивуха ходила среди сражавшихся и деловито собирала свои хрустальные бокалы, время от времени попинывая Лабинскую. Та не оставалась безответной.

Только мы с мужем сидели бездельно среди недопитого и недоеденного.

– Буддо-марксист, иди прикрой котят хотя бы грудью, – сказала я.

Муж обрадовался, что ему нашлось дело, и прижал к себе голову Гоголя, наполненную писком и возней. В эту секунду снаружи раздался призывный автомобильный гудок. Все замерли, прислушиваясь, и Лабинская схватила тут злосчастного живописца и потащила его к себе. Но в пылу она потеряла направление, что, впрочем, бывало и с более опытными воинами, и вылетела на лестничную площадку, все бросились за ними. Лабинская спускалась с сугубой быстротой, волоча за собою тело.

Голова Потоцкого легкими щелчками отмечала путь по лестнице. Погоня приближалась. Первой бежала Мадонна, размахивая портфелем Потоцкого, за нею летел Женя с готовыми кулаками. Рита с двумя бокалами в руках неслась впару с Милой. Последняя кричала:

– Она ведь вас всех третировала! Неужели вы не могли подать на нее в товарищеский суд? Ведь как-то нужно бороться... с общественными пороками! Вот недавно в “Комсомолке” была статья...

Муж мой, прижимая к груди голову Гоголя с котятами, бежал сзади всех, следом прыгала и мяукала кошка, а уж за кошкой шла я.

Лабинская заскочила в “Запорожец”, таща свою бессильную добычу. Остальные нырнули вслед за нею и сразу увязли там, барахтаясь в тесноте, но не в обиде.

– Поехали! – кричал водителю Женя, оказавшийся буквально на коленях Мадонны. – Ты поедешь когда-нибудь на своем драндулете?

Водитель завел машину, и я вместе с Музой поместилась на переднем сиденье.

– Я вам покажу обижать Виталия Неустроева! – раздался сзади грозный голос приемщика посуды – он так и был одет в свой порванный в драке черный халат.

– Скорее! Поехали! – приказала я, на секунду поддавшись страху.

Водитель рванул машину куда-то вперед, стало слышно бульканье в портфеле Потоцкого. Открыли – там оказалось восемь бутылок водки. Михаила растолкали, чтобы спросить разрешения употребить водку по назначению. Художник, очнувшись, бормотал:

– Я поднял образ человека труда на недосягаемую глубину...

Женя выдернул из портфеля тоненький альбомчик из серии “Молодые мастера” – видимо, Потоцкий цитировал текст предисловия – о своем творчестве.

– Я бы этих сталеваров, – листал мой муж этот альбомчик. – Я бы их среди заснеженных гор или живых цветов изобразил, ведь они работают в такой жаре и мечтают...

– Бутылки-то чьи? – спросил у Потоцкого Женя.

– Это я слесарям купил... за решетку к мастерской... от воров.