старался придать водке такое ускорение... она пролетала по касательной мимо языка, его вкусовых сосочков, под точно рассчитанным углом поворачивая и с клокотом падая в пищевое горло. Закусывал Женя с удовольствием, то есть уже с помощью вкусовых сосочков. А закусив, он понял, что Лабинская не так уж страшна внешне, похожа на очеловеченную курицу... можно сказать,что в керамике, способной передать бугристую поверхность кожи, голова ее и эти мешки под глазами... раскрасить в стиле скульптурных портретов Боспорского царства...

– ... слуш... он: бюст, бюст. Мой бюст ему нра...

– Водка кончилась.

Лабинская даже протрезвела сразу – так хорошо сидели и вот.

– Давайте сходим за вином, – предложил Женя Мадонне, когда Рита вышла на кухню посмотреть чайник.

Мадонна ушла одеваться, и Женя вдруг предложил Лабинской:

– Если тебе доставит удовольствие, я тебя поцелую... в щеку.

– Что? Доставит, доставит.

Женя приложился к желтой щеке и близко увидел кровоподтеки – следы своего кулака.

– Побольше водки нужно взять, – виновато подумал он.

Было очень поздно. Они сели с Мадонной в первое попавшееся такси, и Женя капризно простонал:

– Водки хочу-у.

Таксист довез их до угла, там протянул две бутылки и потребовал двадцать один рубль. Рубль, видимо, за проезд. Когда вышли, Женя важно сказал таксисту :

– Вы делаете большое и нужное дело. Да.

Мадонна не знала, что Женя не любит водку, тем не менее она почувствовала его желание приладиться к миру квартиры 32. Он знал только сам, от чего избавился с помощью примирения – от жены. Он как бы еще раз развелся, потому что в случае суда все равно к ней обратился бы – за спасением, за связями, за всем, в общем.

– Всего две? – трезво спросила Лубянская и недовольно начала раздвигать на столе место для бутылок.

– Не напиться же мы собрались, – остановила ее Рита. – Это уж так, абы не отвыкнуть.

– Прекрасное платье, – сказал Женя Мадонне, облегченно вздыхая, потому что водка удачно пролетела и на этот раз – по касательной, мимо языка и вкусовых сосочков.

– Да оно у меня одно: на вход и на выход, – Мадонна манежилась со своей рюмкой.

– Разрез сбоку – обрати внимание, разрез сзади – следуй за мной, – начала Лабинская, опять мягчея на глазах.

Жене дали закусить мармеладом.

– Дайте и мне мар-мор-мор...

– Рита, не кури до конца сигарету – не жадничай.

– А я не жадничаю, я люблю это: тут самый никотинчик.

– ... рез спереди – я вся твоя... по последней...

– ... помню еще празднование юбилея в 1953 году.

– Какого юбилея, Женя?

– Гоголя. Я маленький был, мы жили в деревне Калачики...

Из его рассказа выходило, что все Калачики были взволнованы этим юбилеем, ходили из избы в избу и пили за Николая Васильевича, а пьяный учитель заснул в постели Жени и во сне вдруг заявил: “Я не понимаю, в чем идейное созерцание Вия!” – именно: созерцание, а не содержание...

– А подарок-то? – перебила Женю Мадонна.

Какой подарок? Да Лабинской-то, боже, обязательно нужен подарок, посуду хотя бы, Рита может достать Лысьвенскую, цветную, но нужно аж по пять рублей с человека...

Наутро Женя проклинал вчерашнюю водку, пил рассол из-под помидор, кричал на Музу, потом мыл шлепанцы, потом уже позвали на день рождения. У Жени было одно желание: не вставать никогда со своей постели, но из кухни пахло жареным мясом, и он пригласил всех к себе, тем более что у него было всего просторнее.

Прибежала к нам Рита Сивуха и стала звать: ох-ах, надо отметить и с Женей познакомиться ближе, такой это интересный человек. Она буквально тянула мужа своими цепкими руками, а меня уговаривала словами о том, как хорошо можно будет выпить.

– Выпить? – переспросил муж. – Не-ет, мне жена не разрешает, вот разве что... посмотреть.

И тут с улицы ворвался скандал, мат, треск. Я взглянула: там били Виталия Неустроева, и били основательно, так что рабочий его черный халат был порван и двумя ранеными крыльями волочился за спиной. Виталия швыряли по двору, бросали то в лужу, то в кучу пустых ящиков, а когда он с треском выбирался оттуда и в ожесточении бросался на противников, все бичи, околачивающиеся около пивного ларька, висли на Виталиных руках: мол, не искалечь, убьешь да сядешь. Почему-то они не висли на противниках Виталия, когда те молотили Неустроева на его рабочем месте. И хотя были они не из нашего двора и по виду приличные, видно, знали уже всю подноготную про то, что Неустроев устроен сразу на двух ставках (еще грузчиком), а работает на одном месте, поэтому в милицию не побежит, шума избежит. Когда драка закончилась и Виталия подняли два бича, повели в подвальчик, он кричал для острастки двора: мол,