А в столице я познакомилась с Яном Шенкманом из “Независимой газеты” — дело было у Сережи Костырко в “Новом мире”. И вскоре Ян написал электронное письмо — предложил публиковать сказки с моими иллюстрациями.

Стали мы с мужем писать сказки. Они словно сами вдруг посыпались просто из нас или откуда-то из пространства возле нас... Одна за другой, десяток подряд!

И вот через три месяца заметили, что сосед наш не пьет. Чудо!!!

И месяц он не пьет, и второй. А такого НИКОГДА не было! Наш сосед мог терпеть — максимум — два часа, ну — три (редко). Один раз не пил сутки, потому что валялся в отключке, перепивши.

И тут-то мы вспомнили тот совет Юры начать писать сказки! Точно: мир вокруг нас переструктурировался!

— Теперь вы обречены писать добрые сказки! — сказал наш друг Запольских.

— Да мы что — мы только рады!

И вот тут-то сказки у нас перестают писаться, и все! Так же точно садимся за компьютер (то есть Слава садится, а я лежу на диване и читаю наброски, мы их обсуждаем). У нас сюжетов полно — самых сказочных, но тык-пык... не идет ничего! Слова деревянны.

— Он снова запьет? — печально вопрошаю я.

И сосед запивает. Только иногда уже печально смотрит на нас: мол, вы что — нисколько о моем здоровье не думаете, что ли?

И вот привозят внуков, а самый старший — пятилетний Саша — что-то прячет за спиной. Ну, думаю, сюрприз, рисунок какой-то, наверное.

— Саша, покажи!

Он — раз! — резко руку достал из-за спины, а она — в гипсе.

— Сломал руку! Господи Боже мой!

— Дедушка, знаешь, я боюсь рентгеновского снимка, я его на лоджии спрятал!

— А рука со снимка ночью стучит в окно, — начал дед (и сказка покатилась, но если б меня спросили: пусть рука у внука будет сломана и сказка написана или рука цела, но сказки нет... я бы — конечно — ответила:

— Пусть лучше сказки не будет, но рука внука останется целой!)

Мы все хорошие?

Я поехала навестить родителей. В плацкартном вагоне было шумно, да еще радио надрывалось:

— Любовь зарядила огни-пистолеты...

Мой верхний сосед — молодой таджик — присел рядом со мной, и я попросила его выключить радио. И тут стало слышно, как мужчина с бокового сиденья возмущался:

— ... еще и таджиков понаехало!

— Пожалуйста, прошу вас: давайте не будем никого обижать — мы все люди ведь! — взмолилась я.

Сразу повисла такая тишина, что я испугалась. А ведь клялась мужу, что не буду ввязываться ни в какие споры, а только буду молчать. Тишина грозово продолжала висеть. Я осмотрелась. Так: силы — конечно — неравные. Мы с таджиком явно не отобьемся от мужчин на боковых сиденьях! У одного плечи от стенки до стенки купе (буквально), другой с такими кулаками! Напротив меня сидела шестнадцатилетняя девушка с “Мастером и Маргаритой” в руках, но в тонкой обложке! Если примет нашу сторону, тонкой обложкой не отбиться! Над нею кто на полке — забинтованный юноша! Даже если он примет нашу сторону, то не боец. Господи, помоги!

Наконец противник таджиков заговорил:

— Да я что... я ничего. У меня самого первая жена была еврейка, сын живет в Израиле, а вторая жена — грузинка, она идеальная, но единственный недостаток — усы начинают у нее пробиваться.

— Усы тоже красиво, — заметила я.

— Нет, усы — нет! Но сын красавец — чисто Грибоедов!

— Да, да, Грибоедов мне тоже кажется красавцем, — зачастила я.

— А главное — писал Грибоедов то, что было: алкаши так алкаши.

— А где у Грибоедова алкаши?

— Везде по России!

Слава Богу! Кажется, пронесло, и скандала не будет, подумала я.

А мужчины с боковых сидений продолжали сыпать истории об интернациональной дружбе.

— У меня соседи сдают комнату таджику, он на стройке работает. Как получка, так приезжает милиционер — половину пощипал. Я ему говорю: “Тебя сдает чисто прораб твой! Откуда бы милиционеру знать, когда деньги выдают!”

— А у нас хозяйка была армянка, платила всем хорошо, продала фирму русской женщине, та приехала и спросила, чьи машины. Ей отвечают: грузчиков. У грузчиков свои машины, она раз — снизила зарплаты!.. Хорошо, что я успел солярий купить — у меня псориаз, купил солярий-трехножку за сорок тысяч рублей.

Забинтованный тоже внес свою лепту: