неизбежное припадание к груди моего мужа. Даже когда Георгина бывала у нас еще со Слоном своим, выпив водочки, в конце концов она произносила одно и то же, страстно припав к моему мужу и целуя его:

— Нина, полюбила я твоего красавца Славу! Но не беспокойся, уже не отобью — возраст не тот.

Головка уже тряслась, но она удачно маскировала это под задумчивое кивание.

А помню, как сидели мы с нею в первом ряду, и вошла Людмила Мироновна, которая вела у нас древнерусский, еще она была на первой лекции в корсете шейном (после травмы позвоночника). Первая фраза:

— Господи, как вы все красивы!

И смотрит на Георгину, не отрываясь.

Сначала у нас не было ни адреса, ни телефона Георгины. Я пару раз звонила ее сыну, но не застала. На презентации мемуаров филфака его тоже не было: якобы он повез прах с могилы Пушкина на могилу Кюхли (модное прахоложство?).

А я надеялась что-то узнать про нее, но…

И представьте: в ту же ночь звонит сама Георгина:

— Я тебе расскажу про Любимку.

Любимка? Я даже сначала подумала, что речь идет о собаке. Но сразу выяснилось, что это ее сосед по коммуналке.

— Нина, сегодня мы с ним выпили — день рождения. Оказывается, он учился в Суворовском училище как военный сирота. Ну, мы приедем на Новый год, все расскажем. Я хочу показать ему свой Пермь-град. А ты знаешь, как он признался мне в любви — в голом виде! Пришел и: “Мы тебя любим”. Я спрашиваю: кто это — мы? “Я и он (показывает на мужское достоинство)”… Весь он в крыльях: крылья носа такие! Брови тоже, а губы, как крылья ангела. Понимаешь, Суворовское училище, там он напился в самоволке, ну — это же практически лицейское братство, ты меня понимаешь?

Я не понимала, но это не имело значения в данном случае.

Георгина любит жизнь, как тысяча итальянцев Возрождения вместе взятых. Но характер, но пылкость! Так что они — конечно — иногда ссорятся. И тогда Любим ее посылает… на Васильевский остров!

Она поехала один раз — на Смоленское кладбище, чтобы посмотреть, что к чему. Там ее запачкал мороженым подросток, стал оттирать и обчистил карманы. Правда, там были только перчатки… Любимке она так сказала:

— Рекорд: вчера новые перчатки были со мной ровно три часа.

— Минус на минус дает плюс.

— А какой плюс, если мы оба такие. Ты можешь положить деньги на чужой сотовый. Какой плюс?!

— А такой, что по отдельности пропадем.

И вот сегодня ночью опять — в Перми было два часа — Георгина позвонила — выпивши.

А я-то проснулась и в ужасе ледяном к телефону шла, что с мамой или папой (им под восемьдесят)... такие вокруг интересные люди...

— Нина, об этом не пиши, я сама напишу. Уже даже написано. Есть в анналах. Я занесла уже в анналы — у него огромная львиная голова.

— У кого?

— У Любима. У кого же еще. И весь в крыльях… Но не в этом дело. Перейдем на серьезку.

И тут она рассказала все, ради чего разбудила меня средь ночи, — про ГЛАВНОЕ событие своей жизни.

Дело в том, что Георгина тоже шла по “процессу мальчиков”, как я его называю. Она тогда, в студенчестве, влюблена была в нашего поэта-красавца. И ради него участвовала во всех диссидентских делах 1968 года (листовки против ввода наших войск в Чехословакию и т.д.).

После процесса и после того, как Георгина вернулась в Пермь из южной ссылки, она работала в универе, вела древнерусский. А ректор на Большом ученом совете спросил:

— Кто из участников процесса еще работает у нас?

— Георгина…

— Немедленно уволить!

А у Георгины уже двойня родилась! И к ней все кафедралы подходили и говорили:

— Георгина, к тебе на суде органы как отнеслись? Ты можешь их попросить о защите? Спасут только они.

Георгина тогда домой пришла подавленная: и страшно, что уволят, и страшно, что ПРЕДПОЛАГАЮТ такое, что она может ИХ попросить о чем-то!!!

А Слон в этот вечер пошел в народную дружину — по графику просто. И возле центрального гастронома его остановил мужчина:

— Вы — муж Георгины? А я — ее следователь КГБ (это был год так семьдесят третий, то есть он был уже полковник — за процесс все звезд нахватали там). — Как у нее сейчас дела?

— Ее собираются увольнять, — бухнул Слон.

— Ну, хорошо, — сказал полковник.