— Да, тогда артисты разыгрались, — я обняла Георгину.

Когда сын Георгины удачно женился, а сама она вышла на пенсию, вдруг растерялась, оглянулась… А что у нее в жизни-то есть? В жизни остался только Бродский.

Она и раньше мне говорила: все внутри молодеет только от Бродского.

А уж как раздражили ее мои мудрствования: “Почему у Бродского сложный характер? Потому что недостатки — продолжение достоинств! А достоинств много…”

— Нина, какие недостатки! Иосиф был ангел!!

— Так она на Васильевском прямо купила? — спрашивали у нас.

— Что вы! Ведь сказано: “на Васильевский остров я приду умирать”.

Это на первый взгляд — история потрясающая. Но на самом деле скольких жен в России мужья ревнуют к Бродскому — не мне вам рассказывать!

И меня вот на днях Слава тоже ревновал к Иосифу! Я смотрела по ТВ две серии о нем, а Слава ходил вокруг и нервничал:

— Нина, твоя мама хотела уехать к Петруше, который “прокати нас на тракторе”, а ты — к Бродскому!

— Слава, Бродский умер, ты хотя бы об этом подумал!

— Петруше тоже было девяносто лет, когда твоя мама собралась к нему… — и начал декламировать:

Сердце жмет от восторга, что ли,

Все равно нам с тобой по пути!

Прокати нас, Бродский, на гондоле,

До площади Дожей прокати!

И в тот же вечер я получила электронное письмо от Т.М.:

“Я смотрела про Бродского с диким влюбленным выражением лица, и муж приревновал. Спросил:

— Как это такой великий поэт может обладать таким противным козлиным блеянием!

А я ему ответила, что это все остальные козлы, кто пытается читать Бродского, потому что он прекрасен, и точен, и вообще!..”

Но вернемся к нашей Георгине.

Помню: на прощальной вечеринке она сказала:

— А я ведь, Нина, увожу в Питер твоего ангела с мужицким лицом!

Сама уже — с отчаянно-гордым лицом. Морщины под глазами — зигзагом, редкостное явление — обычно полукружья, а тут зигзаги — следы пылкого характера, резких движений. При этом она совершенно не боролась с полнотой, никогда!

— Бабушка мыла меня в ванне и приговаривала: “С гуся вода, с Георгины — худоба”. Разве после этого я могла вырасти худенькой?

Кстати, однажды она уже в Питер ездила. Рассказывала так:

— Привезла оттуда массу впечатлений, селенит и бронхит.

Но в то же время это не было простодушие ромашки! Нет, нет.

От страсти ее глаза делались чуть ли не косыми, переглядывались друг с другом: где бы чувств нежных урвать. И при этом она говорит:

— Не уведу твоего мужа, Нина, не уведу твоего красавца — возраст не тот.

А один ее глаз другому говорит: может, еще ничего, еще получится?

Ее небольшие глаза работали за пять пар больших.

А молодая писательница С., полная некрофилка (панночка русской литературы), сказала на той вечеринке:

— Говорят: питерские бомжи даме первой вино наливают! — и в ответ на мой удивленный взгляд добавила: — Бродский, с его ломким профилем Серебряного века, наверное, в гробу переворачивается от всего этого!

Задним числом выяснилось, что эта панночка С. год назад выбила грант на защиту пермских писателей. Мы живем, ничего не знаем. А она нас неустанно защищает. Приоделась за этот год!

Ну, дальше что было? А — вот! — Георгина перед отъездом позвонила мне:

— Нина, держись, ты всем своим нужна, ты — матрица!

— Похожие слова мне говорил один геолог. Он потом ушел в бокситы, и жена его ушла в бокситы.

— Все, ушла в бокситы, — вздохнула Георгина и повесила трубку.

— Ну что — все? Тень Бродского ее усыновила? — спросил меня муж.

Я кивнула.

Впрочем, чего скрывать! Я немного была рада, что Георгина уехала. Потому что тревожило меня ее