аутсайдер”, видимо, перенявший саму манеру “блестящей изоляции” у царственной Анны Ахматовой. Рискую ошибиться, но к сознательному аутсайдерству можно отнести и сегодняшнюю позицию такой фигуры современной словесности, как Виктор Астафьев. Как-то язык не повернется назвать егонеучастие в общекультурной тусовке “андеграундом”. То же можно было бы сказать о столь в остальном не схожих современных поэтах — Александре Еременко и Алексее Цветкове. Проживая абсолютно различные (потому, что собственные свои) жизни, хотя бы даже “по месту прописки” (один в Москве, другой в Праге), абсолютно не становясь в позу “романтических изгоев” или тем более “обиженных кем-то мальчиков”, не накладывая вето на публикацию своих стихов, и тот и другой просто и легко не участвуют в “современном культурном процессе”. Им неинтересно. Не участвуют. Но существуют. Это, кстати, ощущаю всякий раз, когда беру перечесть строки и того и другого. (О позиции А. Цветкова см. в одном из недавних номеров литературного приложения к “Независимой газете”.) Наряду с вышеназванными примерами и, как кажется, “в противовес им” существует еще и крайне любопытное (правда, скорее для психоаналитика, чем для культуроведа) явление “фальсифицированного андеграунда”. Причем такая фальсификация может быть как попыткой реализации неких комплексов (прежде всего, конечно, общей бездарности), так и вполне сознательной и умелой игрой. В первом случае за новое откровение в искусстве нам пытаются “втюхать” нечто аналогичное уже упомянутым вечным скабрезным пописулькам-картинкам. (Здесь придется отметить, что к подобным явлениям я не отношу, например, виртуозно-онанистическую, но далеко не бесталанную прозу Игоря Яркевича и некоторых других порно- авторов. Скорее это — поиск пути. Да и авторов этих уж никак не отнесешь теперь к “андеграунду”.Модные, широко публикуемые писатели!) Вообще же, кстати, предложенное широкое издание “сортирной антологии” (слава демократии!) оказалось бы исключительно губительным для “авторов”, творящих в “потаенно- писуарном” и смежных жанрах. “Андеграунд”, отсутствие воздуха и открытого пространства нужны им, как само наличие отхожих мест — мухам. Там — их стихия, потому там и роятся. В противном же случае, в открытой ситуации, где любой элемент системы воспринимается в сравнении с другими, мы видим просто плохо нарисованную мальчишками-неумехами картинку, так же, как муху тут же идентифицируем в качестве таковой именно потому, что она — не соловей (или иной видимый и слышимый объект флоры-фауны).

Но “фальсификация андеграунда” может происходить и на гораздо более высоком уровне. Скажем, такой известный автор (и, по-моему, прекрасный поэт), как Лимонов, независимо от его собственных заявлений, несомненно “играет в андеграунд”, издавая, например, газету “Лимонка”. К самому “андеграунду” отнести ее никак нельзя. Хотя быпотому, что она официально и широко издается, практикует “встречи с читателями” и т. п. (публикует, кстати, порой любопытные материалы), не подвергается гонениям, а если бы таковым и подверглась, то уж никак не в силу своей “культурной ориентации”, а в силу политической истеричности и общей установки на скандал. Поэтому и рассматривать ее и аналогичные явления стоит не в русле проблемы андеграунда, а в качестве более или менее “опасной игры”, как одного из элементов творчества данного и нескольких других авторов.

Виктор Санчук (1959 г.р.). В юности писал стихи. В 1983—1987 гг. примыкал к литературной группе “Московское время”. В СССР оригинальные произведения не издавались, однако с 1984 г. публиковались переводы из немецкой, славянской, грузинской поэзии. До перестройки несколько стихов были опубликованы в эмигрантских изданиях. Первая публикация стихов — в сборнике “Понедельник. Семь поэтов самиздата”, 1990 г., изд-во Руслана Элинина. В 1983—1992 гг. много сотрудничал с независимыми информационно-политическими изданиями в качестве журналиста: “Бюллетень христианской общественности”, “Экспресс-хроника”, “Согласие”, “Атгемимас” — Вильнюс, “88” — Ереван и др. С 1992 г. стихи и рассказы публиковались в переводах на немецкий, венгерский, статьи — на немецком, английском, французском языках. В 1993 г. — большая подборка стихов в “Знамени”; в 1995, 1996, 1997 гг. — рассказы в “Знамени”, “Стрельце” и др. Живет в Москве.

Генрих Сапгир

Андеграунд которого не было

В “стихи для детей” Сапгир вписался. При этом “взрослая” его лирика осталась за пределами печати. Как потом определили — в “андеграунде”.

(Лев Аннинский)

Андеграунд, подполье. Я никогда там не был, и напрасно литературные мифологи считают, что я — оттуда. Это постоянное недоразумение и путаница, столь свойственная России и нашему постсоветскому времени. Недаром известный критик ставит это слово в кавычки. Была литературная богема: московская, питерская — молодая, с присущим ей вольным житием. Да она и сейчас есть. Из богемы уходили — вверх в официальные структуры, в эмиграцию и в подполье. Туда, вниз — наиболее слабые и несостоявшиеся характеры, не сумевшие противостоять водке и наркотикам, вообще — соблазнам. Не устоял и покатился по ступенькам. А так и рад бы подняться, да посидел, огляделся: своя жизнь, подпольная, и уже привык. Завтра, завтра, когда-нибудь вылезу на свет...

Почему мы не были так называемым андеграундом? (Понятие, с моей точки зрения, достаточно условное и “литературное”. И упоминать об андеграунде в этическом плане — это все равно что жалеть русский народ. А он над собой не рыдает, он просто живет как считает нужным. И жалеть его — значит не уважать его.) Итак, почему?

Потому что в шестидесятые и семидесятые и в Москве, и в Питере, и в других заветных местах России мы — молодые художники и литераторы, нельзя не объединить, считали себя и свой кружок центром вселенной и то, что нам открывалось в искусстве, — самым важным для себя и самого искусства. Мы всегда были готовы объявиться, но общество, руководимое и ведомое полуграмотными начальниками или льстиво (вспомните Хрущева и Брежнева!) подыгрывающими им идеологами, на все свежее и искреннее реагировало соответственно: от “не пущать” до “врага народа”. От “тунеядца” — до “психушки”. Помню, поэт Борис Слуцкий говорил мне: “Вы бы, Генрих, что-нибудь историческое написали. Во всем, что вы пишете, чувствуется личность. А личность-то и не годится”. Он и для детей мне посоветовал писать, просто отвел за руку в издательство. Отдушины были всегда. Непризнанные литераторы писали, неизвестные художники работали. Создавали будущее, то есть теперь уже настоящее. Славные имена!

Мы были молоды: были юные подруги и друзья, скудость обстановки, нищие пиры на чердаках и в подвалах, путешествия и приключения, Крым и Кавказ. Но жили мы ради того, что горело в нас и жгло изнутри и не давало нам покоя, не позволяло нам сделаться обывателями. Иного встряхнуть, как опустевшую зажигалку, — и опять теплится огонек.

За тридцать лет произошел процесс: не андеграунд стал истеблишментом, таково расхожее мнение, а богема родила художников и литераторов, которые — естественно, некоторые, стали классиками. Нормальный порядок вещей.

Поздняя “русская” богема долго сохранялась в Париже. Там талантливый и магнетический Алеша Хвостенко царил в “сквате” — заброшенной безумным хозяином фабрике неподалеку от площади Республики. В “сквате” самовольно поселились художники — и не только художники. Заперли изнутри ворота и открывали на условный стук. Но об этом надо писать отдельно.

Только в политике — порой удивляешься, из какой подворотни вылезли и по-крысиному нюхают воздух