«почти полностью находится в руках нерусских людей» (шел список из более двух десятков еврейских фамилий: Гольденвейзер, Фейнберг, Мострас, Дорлиак, Гедике, Пекелис, Ойстрах, Гилельс, Флиер, Фихтенгольц, Гинзбург, Пантофель-Нечецкая и др.).
Освещая ситуацию в Московской филармонии, Г. Александров сообщал, что и там имеют место «вопиющие извращения национальной политики». Что там «всеми делами вершит делец, не имеющий никакого отношения к музыке, беспартийный Локшин – еврей, и группа его приближенных администраторов-евреев: Гинзбург, Векслер, Арканов и др. В результате из штата филармонии были отчислены почти все русские: лауреаты международных конкурсов – Брюшков, Козолупов, Емельянова; талантливые исполнители и вокалисты – Сахаров, Королев, Выспрева, Ярославцев, Ельчанинова и др. В штате же филармонии остались почти все евреи: Фихтенгольц, Лиза Гилельс, Гольдштейн, Флиер, Эмиль Гилельс, Тамаркина, Зак, М. Гринберг, Ямпольский и др.».
Обратим внимание, что в этой записке ни слова не говорилось о ситуации в эстрадной сфере, где преобладание евреев тоже было доминирующим. Впрочем, эффект от этого документа был подобен пшику, поскольку никаких кардинальных мер после него не последовало – все закончилось лишь незначительными пертурбациями. Так, в Московской консерватории был сменен лишь один человек – ее руководитель А. Гольденвейзер (вместо него назначили русского В. Шебалина), а в Большом театре были уволены два человека – директор Я. Леонтьев (пришел Ф. Бондаренко), худрук и главный дирижер С. Самосуд (пришел А. Пазовский). Вот и все перестановки. Даже киношникам не дали размежеваться с коллегами-евреями – организовать на базе «Мосфильма» киностудию «Русь-фильм», в штате которой должны были состоять деятели славянского происхождения. Короче, в этих вопросах сталинское руководство встало на сторону евреев, о чем последние, кстати, тоже не любят сегодня вспоминать.
Но вернемся к Аркадию Райкину.
Вместе с театром он в ту пору подолгу отсутствовал в Ташкенте, находясь на различных фронтах. Несмотря на то что выступали они чаще всего в тылу, однако опасности порой подвергались не меньшей. Например, однажды они ехали в Геленджик на концерты, но на Михайловском перевале их задержала пурга. Ответственный за эту поездку молодой морской офицер стал требовать от водителя автобуса, чтобы тот вновь завел автобус и попытался проехать по заснеженной дороге: дескать, они должны приехать в город в точно назначенное время. Но водитель оказался принципиальным человеком – ехать наотрез отказался. Его поддержали и актеры. В итоге в Геленджик они приехали только утром. И там узнали, что в дом, в котором они должны были остановиться, ночью угодила фашистская бомба. То есть, не будь задержки на перевале и приедь они вовремя, их бы всех уже не было бы в живых.
А вот еще одна любопытная история военных лет. Случилась она на одном из фронтов, где райкинцы в очередной раз были с концертами. В одной из воинских частей на передовой они выступали больше часа с разными интермедиями, а ответом им было… гробовое молчание, а в лучшем случае – жиденькие хлопки. Подобного приема Райкин и его коллеги нигде еще не имели. Однако артисты доиграли представление до конца. А после его окончания за кулисами к нашему герою подошел один из офицеров и сообщил: «Вы извините нас, товарищ Райкин, что у нас такая обстановка. Просто перед началом концерта нам сообщили, что наши разведчики пошли на задание и все погибли. А теперь выяснилось, что они живы-здоровы и вернулись обратно». Услышав это, артист тут же принял решение… играть спектакль заново.
В 1943 году Райкин со своим театром полгода (!) жил и выступал под Новороссийском. Там судьба вновь свела сатирика с бывшим секретарем Днепропетровского обкома Леонидом Брежневым, который теперь занимал иную должность – был начальником политотдела 18-й армии в звании полковника. Наученная горьким опытом, в этот раз Руфь Марковна вела себя более осмотрительно с Брежневым, поэтому никаких разборок с мужем у них не было. Впрочем, и самому Брежневу было тогда не до ухаживаний. Отметим, что знакомство с ним пригодится Райкину в будущем: когда спустя 21 год Леонид Ильич станет Первым секретарем ЦК КПСС, он сделает много полезного для сатирика. Впрочем, речь об этом у нас пойдет чуть позже.
Выступал Райкин и непосредственно в самой Средней Азии, где его театр числился как эвакуационный. Например, был дан концерт на одном из крупнейших в тех краях строительств – Чирчикстрое. Там с артистом произошел эпизод, о которой он потом все годы будет жалеть. По его же словам, случилось следующее:
«Зрительный зал был полон. В первом ряду я увидел человека, который сидел, опустив голову, и лишь изредка на меня поглядывал. Во время действия к нему несколько раз подходили какие-то люди. Я уже нафантазировал себе, что они уговаривали его уйти. Прошло сорок с лишним лет, а не могу этого забыть: я задел его со сцены. Сказал уже не помню что, наверняка глупое. Каков же был мой ужас, когда в перерыве я узнал, что это был директор строительства. Больной, с температурой сорок градусов, он из уважения ко мне пришел на концерт. Урок получен был на всю жизнь: зрительный зал никогда нельзя трогать. А лучше всего не смотреть…»
Отметим, что труппа райкинского театра тогда насчитывала не больше десяти человек, однако периодически в нее вливались новые артисты. Например, летом 1943 года туда была принята молоденькая студентка щепкинского училища Виктория Горшенина, которой суждено будет стать долгожительницей этого театра – она проработает в нем почти полвека! Ей и предоставим слово:
«Лето 1943 года. Я была студенткой школы им. Щепкина при Малом театре. Нас, старшекурсников, занимали в массовых сценах спектакля. В тот вечер в Малом театре шел спектакль «В степях Украины», я была занята в массовках. В первом антракте к нам в грим-уборную заглянул студент- старшекурсник Михаил Дудник и, наклоняясь ко мне, тихо сказал: «Вика! Ты должна сейчас быстро сбегать в сад «Эрмитаж» в Летний театр. В Москву на гастроли приехал Аркадий Райкин со своим театром. Им нужна молодая артистка. Я перебрал всех наших девчонок и решил, что для них ты подходишь».
– Но я же еще студентка!
– Ты молодая актриса. Ты уже познала сцену. Дерзай, есть возможность поработать лето.
– Но я не знаю эстрады! Это что-то вроде второго сорта? Меня же мой педагог Вера Николаевна Пашенная, если узнает, убьет за халтуру.
– Беги, и никому ни слова! – Дудник улыбнулся и добавил: – И запомни на всю жизнь: Райкин – это не халтура!
Быстро разгримировавшись и переодевшись, я выбежала из театра, но в дверях столкнулась с режиссером спектакля Цыганковым. Он удивленно спросил:
– Куда вы, Вика? Почему разгримировались?
– Вениамин Иванович! Я на одну минуточку, мне срочно нужно в «Эрмитаж», – скороговоркой проговорила я. – Я сейчас же вернусь! Я успею за время антракта… Пожалуйста, отпустите!
– Ну бегите, – сказал он.
Вот так я выбежала из Малого театра и добежала до «Эрмитажа», вот так и решилась моя судьба… В этот вечер в Летнем театре «Эрмитажа» шла какая-то монтировочная репетиция. Спросила: «Где режиссер?» Думала, что это будет Райкин. Но меня подвели к Эрасту Павловичу Гарину. Я обомлела и как-то косноязычно попыталась ему объяснить, кто я и почему здесь. Эраст Павлович улыбнулся и сказал, растягивая слова: «Думаю, вы подойдете… Приходите завтра утром к одиннадцати часам сюда, на репетицию».
Наутро, в начале одиннадцатого, я была в «Эрмитаже», села на скамейку в аллее, что вела к театру. Какой Райкин, как он выглядел, я не знала. Мимо меня проходили какие-то люди, видимо, рабочие сцены, актеры театра. Незаметно к ним присматривалась: «Нет, не он, не он». Но вот в аллее появился молодой человек, стройный, красивый брюнет с седой прядью. Он шел легкой, чуть-чуть пружинящей походкой, смотрел куда-то вверх на кружево деревьев и чему-то улыбался. «Вот это, наверное, Райкин», – подумала я и с бьющимся сердцем пошла вслед за ним в театр.
Все актеры сидели в первых рядах партера и о чем-то между собой говорили. Подошла к полноватому актеру с тростью (это был Роман Михайлович Рубинштейн, как потом я узнала) и спросила: «Где Аркадий Исаакович Райкин?» Подошел ко мне щеголеватый интересный мужчина (Гриша Карповский). Тоже поинтересовался, кто мне нужен. Через несколько минут приблизился Аркадий Исаакович с доброй, как бы виноватой улыбкой, и мы стали говорить с ним… Вот так и проговорили с ним, и подружились семьями, и проиграли на сцене 45 лет…»
Из этого длинного отрывка выделим одну фразу: «Какой Райкин, как он выглядел, я не знала».
