землянках и госпиталях.
Не раз попадали под бомбежки и артобстрелы, а однажды ночью даже залетели на самолете в тыл к противнику (это было в 1944 году в Латвии; самолет сбился с курса, и нас обстреляли из зенитных орудий). Бывало, продрогшие и промокшие в непогоду, попав, наконец, на место, мы сразу же начинали выступление. Ведь нас ждали бойцы, получившие для отдыха такое короткое и драгоценное время. Как они ждали нас! Как встречали!..»
Пока Райкины колесили по фронтам, их дочь Катя жила в Ташкенте с кем-то из взрослых: сначала в гостинице, потом – на квартире, в тесной комнатушке с глиняным полом. Условия были не ахти какие (например, в свободной комнате хозяйка держала… поросят), однако это было лучше, чем жить в осажденном врагом Ленинграде. Правда, евреям в Ташкенте порой было неуютно, поскольку среди эвакуированных было достаточно таких, кто смотрел на них косо. Почему? Вот как это описывает историк Г. Костырченко:
«На первый взгляд кажется странным, что особенно неблагополучными с точки зрения распространения антисемитизма были расположенные за тысячи километров от линии фронта такие области глубокого советского тыла, как Западная Сибирь, Казахстан, Средняя Азия. Но именно сюда с запада хлынули основные потоки сначала еврейских беженцев, а потом раненых фронтовиков и военных инвалидов, которые, участвуя в боевых действиях, зачастую подвергались воздействию гитлеровской пропаганды. Бытовой антисемитизм подогревался еще и тем, что в эти регионы была эвакуирована большая часть польских евреев, которые уже одним своим «экзотическим» видом и полной неприспособленностью к специфике советской жизни вызывали раздражение местного населения. К тому же многие из них, чтобы как-то прокормить себя и свои семьи, вынуждены были торговать на рынках и базарах, где часто вовлекались в конфликты с покупателями. Впрочем, негативную реакцию испытывали на себе и отоваривавшиеся на тех же рынках, так сказать, русские евреи (главным образом состоятельные служащие с эвакуированных предприятий и учреждений), готовые платить за все втридорога и тем самым способствовавшие росту и без того высоких цен. В одном из совершенно секретных сообщений 3 управления НКВД СССР, направленном в августе 1942 года на имя Берии, говорилось о том, что в Узбекистане в связи с приездом «по эвакуации значительного количества граждан СССР еврейской национальности антисоветские элементы, используя недовольство отдельных местных жителей уплотнением жилплощади, повышением рыночных цен и стремлением части эвакуированных евреев устроиться в систему торгующих, снабженческих и заготовительных организаций, активизировали контрреволюционную работу в направлении разжигания антисемитизма. В результате в Узбекистане имели место три случая избиения евреев, сопровождавшиеся антисемитскими выкриками». Несмотря на то что тогда были произведены аресты хулиганствующих антисемитов и подстрекателей погромов, еврейское население Самарканда и Ташкента и других среднеазиатских городов было серьезно обеспокоено за свою безопасность…»
С отдельными выводами Г. Костырченко не согласен А. Солженицын. Читаем у него следующее:
«В эвакуации «так называемый бытовой антисемитизм, впавший в летаргию со времени установления в начале 30-х годов сталинской диктатуры, теперь вновь ожил на фоне общей неустроенности, разрухи, других тягот и лишений, порожденных войной». Это относится главным образом к Средней Азии, Узбекистану, Казахстану, «особенно когда сюда хлынули с фронта массы раненых и военных инвалидов», а там-то жила и масса эвакуированных евреев, в том числе польских, депортацией «вырванных из традиционной обстановки», вовсе не советско-колхозной. Вот собранные сразу после войны свидетельства евреев, бывших в среднеазиатской эвакуации: «Низкий уровень производительности труда депортированных евреев… служил в глазах местного населения доказательством нежелания евреев заниматься физическим трудом, что будто бы составляет характерную черту евреев» (Д. Гликсман). «Росту антисемитских настроений много содействовала активность, которую беженцы из Польши вскоре начали проявлять на товарном рынке» (С. Шварц): «вскоре они убедились, что регулярный заработок, который им обеспечивает труд в качестве рабочих в промышленных предприятиях, колхозах, кооперативах… не спасает их от угрозы голодной смерти. Чтобы выжить, был только один путь – рынок, торговля, «спекуляция», и так советская реальность «заставляла польских евреев прибегать к рыночным операциям, хотели они этого или нет» (Р. Эрлих). «Нееврейское население Ташкента встретило евреев, эвакуированных с Украины, недружелюбно. Раздавались голоса: «Посмотрите-ка на этих евреев. У них у всех много денег» (Р. Эрлих). «В это время наблюдались также случаи оскорбления евреев, угроз, выбрасывания евреев из хлебных очередей» (Д. Гликсман). «Другая группа русских евреев, принадлежавшая главным образом к бюрократии и располагавшая значительными денежными средствами, вызывала враждебность местного населения за вздувание цен на вольном рынке, которые и без того были очень высоки» (Д. Гликсман).
И приводя такие свидетельства – автор в соседних строках с уверенностью объясняет эти явления так: «И сюда доходили отголоски гитлеровской пропаганды» (С. Шварц), – и не он же один так определяет.
Да заголовокружиться надо! Да какая ж гитлеровская пропаганда могла так широко и победительно достигнуть Средней Азии, если она и фронта касалась редкими листовками с самолетов, которые опасно было в руки брать, а радиоприемники у всех в СССР были отобраны?
Да нет, автор понимает: была «и еще одна причина роста антисемитских настроений в районах, куда направлялся эмиграционный поток. Здесь в скрытой форме проявился антагонизм между основной массой населения в провинции и привилегированной частью бюрократии в центрах страны. Эвакуация учреждений из этих центров в глубокий тыл дала возможность местному населению очень осязательно ощутить этот социальный контраст» (С. Шварц)…»
Короче, именно тогда в первый (и, кстати, в последний) раз простые советские люди смогли не только вблизи увидеть своих кумиров – популярных актеров эстрады, театра и кино, – но и жить с ними бок о бок, на одной жилплощади. И, скажем прямо, было много таких, кто после подобного совместного проживания разочаровался в своих кумирах. Впрочем, и последние тоже не остались в долгу. Пишет же А. Райкин в своих мемуарах:
«Вскоре театр отправили в распоряжение командования Тихоокеанского флота, и мы оставили Катеньку на попечение нашей квартирохозяйки. Вместо нас квартирохозяйка подселила к девочке… поросят».
Ни имени этой женщины, ни каких-нибудь других характеристик ее характера артист не упоминает, хотя именно этой женщине их семья была обязана хлебом и кровом.
Но вернемся к событиям 1942 года.
Именно тогда Райкин был назначен художественным руководителем ленинградского Театра эстрады и миниатюр. Назначение вполне закономерное, учитывая факт того, что именно Райкин был ведущим актером этого театра и ключевой фигурой в его репертуарной политике. Кроме этого, он был евреем, а назначали его на этот пост опять же его соплеменники, сидевшие в Комитете по делам искусств.
Между тем именно тогда сталинские чиновники из числа русских предприняли новую попытку потеснить евреев, теперь уже на поприще культуры. В августе 42-го начальник Агитпропа Г. Александров направил докладную записку секретарям ЦК ВКП(б) Маленкову, Щербакову и Андрееву, где сообщалось следующее:
«…Отсутствие правильной и твердой партийной линии в деле развития советского искусства в Комитете по делам искусств при СНК СССР и имеющийся самотек в работе учреждений искусства привели к извращениям политики партии в деле подбора, выдвижения и воспитания руководящего состава учреждений искусства, а также вокалистов, музыкантов, режиссеров, критиков и поставили наши театры и музыкальные учреждения в крайне тяжелое положение…»
Далее в записке приводились конкретные факты того, как евреи захватили «командные высоты» в культуре, а «русские люди оказались в нацменьшинстве». Так, в качестве примера приводилась ситуация в Большом театре, где среди руководства и ведущих исполнителей значились почти одни евреи. Это были: Леонтьев (директор), Самосуд (главный режиссер и дирижер), Файер (дирижер), Штейнберг (дирижер), Небольсин (дирижер), Габович (заместитель директора филиала Большого театра), Мессерер (художественный руководитель балета), Купер (заведующий хором), Кауфман (заведующий оркестром), Жук (главный концертмейстер), Садовников (главный администратор).
Далее упоминались ситуации в Московской и Ленинградской государственных консерваториях, где все
