рукописи по ее основной части.

В Слове Олег Святославич «мечемъ крамолу коваше». Он как бы один из инициаторов княжеских свар. На мысль о том, чтобы назвать его «Гориславичем», А. И. Мусина-Пушкина могла натолкнуть трагедия М. Хераскова «Идолопоклонники, или Горислава».[Х{ерасков} М. Идолопоклонники, или Горислава. М., 1782.] В ней Рогнеда, «нареченная Гориславою», вместе со своим сыном Святополком выступает знаменем языческой реакции против князя Владимира.

А. Потебня также считал разбираемый текст Слова о полку Игореве вставкой «из другого неизвестного сочинения, сделанной автором при вторичной редакции для памяти»,[Потебня. Слово. С. 51.] ибо в нем он являлся как бы отступлением от основной темы повествования Слова. Вставочный характер текста Б. А. Рыбаков также выводит из того, что автор Слова не мог «сознательно приостановить ход битвы и вернуть читателя на 107 лет назад, для того, чтобы рассказать о событиях, не имеющих никакого отношения к поражению Игоря». Вставка об Олеге «бессмысленна в этом контексте. Ведь поход Игоря не был связан прямо с темой княжеских усобиц. Более того, здесь явное противоречие: дед приводил половцев на русские земли, а внук отправился в глубь степи для того, чтобы нанести удар половцам. Какой смысл был автору, стремившемуся выгородить северских князей… начать вспоминать со всеми подробностями старые грехи их крамольного деда, зятя половецких ханов?».[Рыбаков. «Слово» и современники. С. 40.] Б. А. Рыбаков пытается найти другое место для вставки об Олеге.[Он его находит в разделе об усобицах Всеслава. Дополнительным аргументом его является то, что вставка оказывается помещенной перед плачем Ярославны. Это соответствует Задонщине, где после рассказа о бедствиях Рязанской (Русской) земли помещены плачи жен по убитым мужьям (Рыбаков. «Слово» и современники. С. 40–41). Но в Слове нет четкой структурной близости к Задонщине, и поэтому аргумент Б. А. Рыбакова недостаточен (имеет вероятностное, а не необходимое содержание).] Наблюдения эти интересны. Но, куда ни помещай вставку об Олеге, она все равно остается инородным телом, содержание которого противоречит всему смыслу Песни. Потебня определял рамки этой вставки от слов «Тъй бо Олегъ» до слов «ты плъкы», Б. А. Рыбаков — от слов «Были в?чи Трояни» до слов «рати не слышано».[Впрочем, текст «то было в ты рати и в ты плъкы, а сицеи рати не слышано» Б. А. Рыбаков считает дополнением одного из позднейших переписчиков Слова.] Но одними наблюдениями смыслового характера ограничиваться нельзя, их надо дополнить текстологическими. Последние же несколько сужают рамки вставки. Слова «То было въ ты рати» как бы возвращают нас к началу рассказа об Олеге Святославиче. Однако это возвращение произошло потому, что автор хотел связать между собою два фрагмента Задонщины[Об этом см. главу III.] и перейти от рассказа о временах Олега к походу Игоря. Вряд ли вставкой можно считать небольшой фрагмент об «мечем кующем крамолу» Олеге, ступающем «въ златъ стремень» в Тмутаракани; он как бы координируется с сообщением о Все-славе Полоцком, рыскавшем «до куръ Тмутороканя», с фразой о том, что «князи… крамолу коваху». Поэтому его нельзя считать вставочным. Без этого фрагмента непонятно, в чем же состояли «плъци Олговы», о которых говорит автор Слова фразой выше. Рассказ о гибели Бориса — лишь развитие сюжета о «плъках» Олега.

Итак, вставка в Слово начиналась словами: «Съ тоя же Каялы» и кончалась словами «челов?комь скратишась». Допустим, что рассматриваемая вставка находилась все-таки в Слове о полку Игореве и была вычленена автором Задонщины. Но это практически было бы невозможно; она в смысловом отношении «пригнана» к тексту Слова. Так, в основном тексте Слова говорится о погибшем в 1078 г. князе Борисе Вячеславиче, а в приписке — о гибели в той же битве князя Изяслава. Трудно допустить, чтобы автор Задонщины, обративший внимание на первый из текстов Слова, прошел мимо второго. Любопытно, что к имени Олега Гориславича в издании 1800 г. сделано примечание: «неизвестен». Но оно принадлежало не А. И. Мусину-Пушкину (его нет в примечаниях к екатерининскому переводу), а А. Ф. Малиновскому.[Дмитриев. История первого издания. С. 331, 361.] Граф отлично знал, кого он имел в виду, давая Олегу Святославичу причудливое прозвище «Гориславлич».

О том, что А. И. Мусин-Пушкин принимал участие в редактировании Слова мы можем судить по слову «Олга», которое поставлено в скобках и в печатном издании Слова (с. 6), и в Екатерининской копии, т. е. читалось именно так в мусин-пушкинской рукописи памятника.[Д. С. Лихачев считает текст «(Олга)» глоссой, сделанной первыми издателями и исследователями Слова (Лихачев. Текстология. С. 197). Но в каком тексте она находилась? Конечно, уже в мусин-пушкинской рукописи, ибо при публикации памятника текст сверялся с оригиналом. Если б текста «(Олга)» там не было, то в издание 1800 г. он попасть не мог бы. Тимковский сообщал, что «Карамзин уверял Калайдовича… касательно же поставленного в скобках слова: „Олега“, на стр. 6, то это учинено для большей ясности речи» (Полевой. Любопытные замечания. С. 20). Кем «учинено» (писцом «древней рукописи» или издателями), остается отсюда неясно. Разделяя точку зрения Д. С. Лихачева, Ф. Я. Прийма (Прийма Ф. Я. О гипотезе А. А. Зимина. С. 74–80) ссылается на то, что издатели вставили имя «Лавр» в перевод («тогда Овлур (Лавер) волком побежал»). Но этот комментарий поясняет перевод памятника, а не является вставкой в издаваемый текст.] И здесь, следовательно, мысль редактора связывалась с князем Олегом Святославичем.

Выражение «П?ти было п?сь Игореви, того (Олга) внуку» ставило многих исследователей в тупик. О каком «внуке» идет речь? Поскольку непосредственно перед этой фразой в Слове помещено обращение к Бояну («О Бояне, соловию стараго времени»), то самое естественное было бы видеть здесь переход ко «внуку Бояна» («того внуку»), т. е. его потомку, певцу Игоря. Но в таком случае «Олга» вставлено явно невпопад. Выражение «того внуку» могло бы означать и «внука Олега» (Игоря). Ведь Игорь с братьями далее называются «Ольговичами» или «Олеговым хоробрым гнездом». Так это и поняли издатели, переводившие «Игорю, внуку Ольгову» (у Мусина-Пушкина «Игоря, внука Ольгова»); но до разбираемого места об Олеге не говорилось, т. е. его нельзя было назвать «тем».

В. П. Адрианова-Перетц считает, что писец рукописи Слова, зная, что в заголовке произведения Игорь назван «внуком Ольговым», и встретив выражение «того внуку», пояснил его на полях добавлением имени князя («Олга»), «а может быть, он сам перенес с полей своего оригинала это имя в текст, но отметил каким-нибудь значком, что это вставка, а издатели передали этот значок скобками».[Адрианова-Перетц. «Слово» и памятники. С. 61] Наблюдение В. П. Адриановой-Перетц вполне правдоподобно.

Вопрос состоит только в том, кто был этот писец и что это был за значок.

Третий вариант объяснения сам по себе возможен: Игорь — внук Трояна (в обращении к Бояну перед спорным текстом говорится, что он рыскал «въ тропу Трояню»).[Вяземский П. П. Замечания на Слово о плъку Игореве. СПб., 1875. С. 99; Кузьмин А. /. «Слово о полку Игореве» о начале Русской земли//ВИ. 1969. № 5. С. 55.]

Итак, остается допустить, что первоначально в Слове помещалось обращение к певцу, наследнику («внуку») Бояна или говорилось об Игоре как наследнике Трояна. Не поняв этого поэтического оборота, А. И. Мусин-Пушкин, сделавший уже вставку об Олеге Гориславиче, решил, что в данном случае также идет речь об Игоре как о внуке Олега, и вставил в скобках имя этого князя в рукопись памятника. Конечно, ни в каком древнерусском списке XIV–XVI вв. в скобках текст не писался. Правдоподобно предположение О. Сулейменова, что перу Мусина-Пушкина принадлежат и некоторые другие аналогичные комментарии (выделены в скобках). Например: «были плъци Олговы (Ольга Святьславличя)», «молодая м?сяца (Олегъ и Святъславъ)», «Всеволоду! (Владимиру Игоревичу!)», «о пълку Игорев? (Игоря Святъславлича)».[Сулейменов О. Аз и я. Алма-Ата, 1975. С. 50–51.]

Теперь вернемся к тому, с чего мы начали разбор текста Слова, отсутствующего в Задонщине. Мы сделали допущение, что он является вставкой в Игореву песнь. Однако, чисто логически рассуждая, может быть и другой вариант: автор Задонщины просто опустил рассуждение о княжеских крамолах, читающееся в Слове о полку Игореве. Заметим, что картина княжеских распрей, содержащаяся в Слове, вполне соответствовала историческим условиям Руси конца XIV в., а образ «Олега Гориславича» мог ассоцироваться с Олегом Рязанским. Зачем было ее опускать? Но дело даже не в этом. Допустить первичность Слова и вторичность Задонщины в разбираемом случае мешает вся совокупность приведенных выше аргументов. В самом деле, в Задонщине было опущено именно то единственное место, слово, которое имеет перекличку с тремя названными памятниками (причем с Задонщиной эти источники соответствий не имеют). Значит, это совпадение придется признать случайным. Случайностью придется объяснить факт совпадения текста, «опущенного» в Задонщине, с тем, что у А. И. Мусина-Пушки-на находилась Софийская 1 летопись, что он знаком с синодальными рукописями (а в Синодальной библиотеке находился и Апостол), а в сборнике со Словом помещалась Новгородская 1 летопись. Всемогущий случай нужно будет призвать на