Хэппи энд неизбежен, никуда от него не деться,Что за ним — знать совсем не следует, уж поверьте.Можно строить догадки, взглянув на список инъекций,Помогающих нашим клиентам привыкнуть к смерти,Можно с видом эксперта вспомнить про тягость быта,Убивающего любой золотой эпитет.Он пришёл за ней — это скучно, старо, избито. И прекрасно. Я так думаю. Извините. Музыканты играют в нарды на барабане,Прячут флягу и письма на родину в горле тубы.Вероятно, со стороны я сейчас забавен.Отпускает. Стрёкот строчек пошёл на убыль.Вероятно, теперь я всё же буду уволенИли сослан подальше — к заявкам, звонкам и актам.Здесь не очень любят всплески свободы воли,И, увы, на любого создателя есть редактор.Кстати, вот и он. Я сейчас узнаю немалоПро «талантливый, но лентяй», про «смешной сюжетик»,Про «кому сейчас нужны такие финалы?»,Про «какого чёрта ты отпустил и этих?!»,Про «работать надо, а то вон какой ты тощий»,И про «вас, идиотов, много, а я один»...Что ему ответить? Я иду в темноте наощупь,Я четвёртый год иду в темноте наощупь,Без возможности обернуться иду наощупь.И не знаю, есть ли кто позади.сентябрь 2008
БИБЛИОТЕКА МЁНИНА
РУССКАЯ НАРОДНАЯ
Ванька с размаху в стену втыкает нож: «Как потемнеет лезвие — кличь подмогу». Тащит к двери рюкзак, на больную ногу тяжко ступая. Молча глядит в окно. Там, за окном, сгущаются облака, тает кармин заката, поют сирены. Марья сидит, к груди подтянув колени, часто моргает, пялится на плакат со знаменитой четвёркой из Ливерпуля, думает про себя: «Кто ж тебе поможет: глуп, неудачлив, хром, и такая рожа, будто в младенчестве в уксус тебя макнули».Ванька шнурует ботинки, берёт тесак, думает про себя: «Не реви, ну что ты, ну некрасив, ну глуп. Тоже мне, забота. Ты у меня — за ум, ты — моя краса». Сам затворяет дверь, входит в тёмный лифт, едет, от вони рукой прикрывая нос. Марья себе позволяет немного слёз — ровно три капли — и сдавленный жалкий всхлип.Где-то за МКАДом — бархатные поля. Ветер свистит, злые вести несёт с востока. Роща за окнами шепчет: «Суха осока, нежен шиповник, глух камень, сыра земля». Марья сидит на месте. Два дня. Две ночи. Что-то поёт под нос себе, как умеет. Вечером третьего дня нож в стене чернеет и начинает плакать и кровоточить. Марья хватает гладкую рукоять, тащит его из стенки, выходит в город. Думает про себя: «Я иду, я скоро, ты постарайся как-нибудь устоять...»июль 2009
