— Давай хотя бы поедем посмотрим, — настаивала Миранда.

Мы поехали. Автобусы уже не ходили, мы взяли такси с портовой набережной в Мирамаре и вышли на 5-й авеню в трех кварталах к северу от посольства, которое располагалось на 72-й улице. Ближе в том хаосе мы подъехать не смогли.

Такого никто не видел с 1959 года. Солдаты срывали с себя форменные куртки. Члены коммунистической партии рвали в клочья партийные билеты и бросали их на тротуар. Женщины волокли за собой плачущих напуганных детей. Как будто следуя за звуком флейты крысолова, звучавшим на волне, где его могли слышать только недовольные, они тянулись к посольскому комплексу — молодые и старые, врачи и учителя, преступники и полицейские. Большинство были молодыми людьми, которые либо никогда не видели, либо слабо помнили дореволюционную Кубу.

Я звуков флейты не слышал. Миранда слышала. Мы не взяли с собой никаких вещей, но для нее это не имело ни малейшего значения.

За оградой уже находилась хаотичная толпа. Группа молодых людей забралась на крышу посольства и сорвала с себя рубашки. Они выкрикивали непристойности и лозунги против Фиделя. Они кричали: «Идите сюда! Заходите!» — людям, которые продолжали стоять за оградой. Все больше партбилетов рвалось на мелкие кусочки. Некоторых любопытных и зазевавшихся наседавшая сзади толпа внесла во двор посольства. Мы стояли на безопасном расстоянии.

Наблюдая за происходящим, я понимал, что очень скоро произойдет что-то ужасное. Фидель потерял контроль над событиями, значит, он будет принимать решительные меры. Я сказал:

— Здесь погибнут люди. Думаю, разумнее всего убраться отсюда как можно скорее.

— Я считаю, мы должны попробовать, — возразила Миранда.

— Миранда, это опасно. Ты на седьмом месяце. Ты должна беречь себя. Кто будет кормить и поить всех этих людей? Где они будут спать сегодня ночью?

— Я справлюсь, — настаивала она. — Перуанцы не будут морить нас голодом.

— Ситуация вышла из-под контроля. Перуанцам придется пойти на попятную. Завтра утром они впустят полицию, и всех арестуют.

— Ты хочешь сказать, — уточнила Миранда, — что ты со мной не пойдешь.

Я услышал в ее голосе горечь и разочарование. Миранде так хотелось верить в возможность вырваться отсюда.

Машина официального вида с тонированными стеклами медленно, очень медленно пробиралась вперед, а гул возбужденной толпы перерос в истерику. Казалось, что сейчас в машину начнут чем-нибудь кидать, но те, кто находился с внешней стороны ограды, не решались на это.

— Именно так, — произнес я. — В этом сумасшествии я участвовать не буду. А ты можешь выбирать.

У нее на глазах выступили слезы.

— Ты ведь понимаешь, — сказала Миранда, — что если я войду в эти ворота, ты никогда не увидишь Ирис?

— Алехандро, — поправил я ее. Мы уже давно так шутили.

Глаза ее блестели в свете уцелевших уличных фонарей. Для меня Ирис или Алехандро пока были гипотетическими, ведь это не я вынашивал ребенка. Но я боялся, что больше никогда не увижу Миранду.

— Все не так драматично, — заверил я. — Если здесь все закончится хорошо, то появятся и другие возможности. А если все закончится плохо…

— Если закончится плохо?..

Я медленно покачал головой.

— Если все закончится плохо, то ты родишь в тюрьме. Тебе этого хочется?

У нас с Мирандой не было политических разногласий. Можно так сказать. Вот в чем наши мнения расходились, так это во взглядах на веру и надежду.

Я верил в реформы. А Миранда нет. Я верил в терпение. Она нет. Где-то глубоко внутри я верил даже, что мой сборник стихов будет напечатан. Миранда, насколько я знал, считала иначе. Но я не был трусом, в чем она меня потом неоднократно обвиняла. Тогда я считал, что трусы те, кто хочет сбежать. Мужественные остаются, чтобы сражаться.

— Я надеюсь, что ты прав, — сказала Миранда.

Мы развернулись и пошли по направлению к дому.

— Рауль! Миранда! — прокричал кто-то. Мужской голос. Я обернулся и увидел Энрике. Он стоял в очереди в десяти-пятнадцати метрах от здания посольства.

— Вы уезжаете? — спросил Кико. Он выглядел более безумным, чем обычно. Голодный и отчаянный. Все еще в своем темном костюме, но в расстегнутой рубашке. Под мышкой у него был разбитый старый чемодан из коричневой кожи.

— Нет, — сказал я. — Мы не будем пытаться уехать сейчас.

Я похлопал по животу Миранды. Словно возражения находились именно там, а не у меня в голове.

— Понимаю, — сказал Кико.

— А что же теперь будет с «фиолетовой бригадой»? — спросил я.

— Она возродится в Нью-Йорке, я надеюсь.

— Тогда ты стоишь не в той очереди. — Миранда рассмеялась. — Эта очередь — в Лиму.

— Уф, я знаю, — сказал Кико. — Это обходной путь. Но это разумнее, чем плыть на автомобильной покрышке на съедение акулам.

Стоявшие сзади толкали его вперед. Нам надо было прощаться. Кико обнял нас обоих. Я никогда раньше не видел, чтобы он плакал, не думал, что он умеет это делать. Миранде он никогда не нравился.

— В моей квартире есть вещи, которые можно продать, — сказал он. — Продайте их. А когда я устроюсь в Нью-Йорке, я напишу вам. Я помогу тебе найти американского издателя.

— Удачи, Кико.

— Она мне понадобится. — Он указал на безумную толпу, заполонившую двор перуанского посольства. Запах цветов, всегда такой заметный в посольских кварталах 5-й авеню в Мирамаре, был подавлен запахом мочевой кислоты от тысяч потных, нервных тел, и стала проявляться вонь от настоящей мочи. Моча людей, которые не пьют, пахнет хуже всего на свете.

Миранда не хотела разговаривать со мной весь остаток вечера. У нее было на это право, разумеется. Сам же я почти надеялся, что все это кончится катастрофой.

В каком-то смысле мы оба были правы. Во время осады перуанского посольства умер один человек, пожилая женщина, но в то же время там родился ребенок, так что счет сравнялся.

На следующий день ранним утром революция нанесла ответный удар. В посольский квартал въехали двенадцать русских военных машин с солдатами: войска специального назначения. Они ничего не делали, просто показались, но и этого было достаточно. Два офицера вышли из джипа и приблизились к решетке. Все замерло. Неужели сейчас начнется штурм посольства? Но солдаты уехали, а им на смену прибыли одетые в штатское сотрудники Управления госбезопасности, обычная полиция и члены КЗР района Мирамар. Они взяли квартал в железное кольцо, пройти через которое можно было, только предъявив специальный пропуск. «Охрана» посольства была возобновлена. Вскоре подъехали грузовики с установленными на крыше громкоговорителями, и до смерти напутанные люди за оградой посольства были задавлены речами пропагандистского содержания — они транслировались круглые сутки.

Передовицы в газете «Гранма» становились все более гневными, в них Перу обвиняли в защите обыкновенных преступников — наркоманов, игроманов и гомосексуалистов. Что же, в случае с Энрике это