— Можешь что-нибудь прочитать? — спросила Миранда.
— Ты имеешь в виду буквы?
Я щурился и приглядывался. И вдруг разглядел букву А. Сначала над одной дверью. Потом я стал изучать утлы и нашел ее и там. Ее легко можно было не заметить: буква вплеталась в орнаментальный ритм и могла показаться еще одним абстрактным украшением. Ее выдавала поперечная черта. Как только замечал ее, то и вся буква становилась различимой.
— А, — произнес я. — Я ясно вижу букву А.
— Это первая буква в имени Ана, — сказала она.
— А кто такая Ана?
— В начале прошлого века в Гаване жил штукатур, которого звали Белисарио де Пальма, — рассказала Миранда. — Он и его фирма украсили сотни, а может быть, и тысячи домов в этом городе. В каждом из них— и не только в каждом доме, но и в каждой комнате — на потолке есть буква А. Не знаю, сколько их всего: пятьдесят тысяч, а может, и сто. В молодости Белисарио был помолвлен с девушкой по имени Ана, но она вышла замуж за другого, за богатого производителя сигар. Штукатур чуть не умер от горя. Белисарио так и не смог забыть ее и поэтому заполнил всю Гавану тайными любовными посланиями.
— Она знала об этом?
— Нет, не думаю. Разве не красивая история?
— Да. — Я улыбнулся.
— Я бы не отказалась от чего-нибудь подобного, — сказала Миранда.
— Ты хочешь выйти замуж за производителя сигар?
— Нет, я собираюсь остаться замужем за тобой. Я о том, что будет жить в веках. Ты не думаешь, что все женщины мечтают об этом?
Я думал именно так. Проблема начала занимать меня. И еще эта А, первая буква в имени Ана (история нашла подтверждение: внезапно буквы А стали находиться в самых разных местах), имела отношение и к Хуане, и к Миранде. Этим именем они называли друг друга в детстве.
Ну что же, тем, что будет жить в веках, должен был стать мой второй сборник стихов. Хуан Эстебан Карлос прислал письмо. Оно пришло несколько дней спустя после моего выступления на заседании СПДИК. Как говорилось в мире американских понятий Кико: What goes up, must come down[60]. Я получил увесистый пинок под зад ботинком, которым триумфально размахивал в театральном зале.
Письмо было коротким и официальным, и в основном речь в нем шла о том, что мой материал еще «не созрел» для публикации. Вторая книга должна отражать значительное развитие писателя, указывал Хуан. Он писал, что надеялся увидеть результаты переработки определенных стихов, а другим произведениям просто необходимо вылежаться. В любом случае, мой проект находился в такой стадии, что публикация в сентябре, о чем мы договаривались раньше, была немыслимой. В настоящее время у них много рукописей, более подготовленных к изданию, и поэтому приоритет должен быть отдан им.
Такие письма пишутся по одному шаблону. Капиталистический издатель написал бы то же самое. Содержание было невозможно истолковать двояко: отказать.
И только в постскриптуме Хуан Эстебан Карлос написал несколько слов от себя, это звучало так: «Фидель сказал, что ты — парень с яйцами и ему интересно, что из тебя получится со временем».
Понятию «со временем» не было места в моей вселенной. Я был, хоть и недолго, самым обсуждаемым поэтом в Гаване. Как Пабло и предсказывал. Ко мне приставали: когда выйдет следующий сборник, где стихотворение про сахар будет
Но, разумеется, у меня был свой собственный план. Может, еще отчаяннее, чем его…
А потом наша жизнь с треском раскололась. Миранда на седьмом месяце начала сильно пухнуть. Окончательно же земля стала уходить из-под ног после социополитического взрыва. Все, о чем мы только перешептывались, внезапно стало реальным.
Формальным виновником катастрофы был водитель автобуса из Ориенте по имени Эктор Саниустис. В государственных СМИ о нем писали как о «мелком преступнике и наркомане, мучившем жену», и вполне возможно, это соответствовало действительности, хотя и не имело особого значения.
1 апреля 1980 года он, его товарищ Рауль Диас Молина и четверо других пробили захваченным рейсовым автобусом ограждение вокруг посольства Перу на 5-й авеню в Мирамаре. По автобусу был открыт огонь, но Саниустис добрался до перуанской территории с пулей в ноге и попросил политического убежища. Причиной этой драмы послужило то, что в течение последних месяцев около сотни кубинцев обратились за политическим убежищем в разные латиноамериканские посольства, и государство окружило дипломатические миссии полицейскими, чтобы уговорить их остаться. Казалось, что хуже всего охраняется посольство Перу.
Той весной в перуанском посольстве charge d’affaires[62] работал Эрнесто Пинто-Басурко Риттлер, человек, готовый бороться за свою дипломатическую неприкосновенность. Один из охранников был смертельно ранен — рикошетом или шальной пулей другого охранника (беглецы не были вооружены), — и вскоре появился генерал Хосе Абрантес, наводящий ужас руководитель Управления государственной безопасности. Он был в штатском темном костюме и черных очках. Генерал потребовал, чтобы Пинто немедленно выдал ему беглецов. Пинто отказался. Он понятия не имел, кто эти люди, и ему не понравился способ, которым они прорвались на территорию посольства, но он пошел на принцип. Теперь ответственность за этих людей лежала на нем и на Перу.
В Перу шли бурные демократические процессы, в том году там должны были пройти первые свободные выборы, что оказало большое влияние на дальнейшее поведение дипломатов. Пинто сам был сыном иммигрантов из Германии.
4 апреля была Страстная пятница, день, который последние двенадцать лет не имел никакого особенного значения на Кубе. Эрнесто Пинто разбудил шум дизельных бульдозеров у здания посольства, в котором к тому времени находилось около сорока соискателей убежища. Он подумал, что сейчас начнется штурм посольства, но оказалось, что кубинские власти снесли постовые будки и бетонные заграждения вокруг здания. Куба сняла охрану перуанского посольства. Об этом в тот же день заявила передовица газеты «Гранма». Сообщение было написано от лица кубинского революционного правительства, другими словами, от лица самого Фиделя. Газета также обвинила перуанских дипломатов в пособничестве проамериканским террористам.
В принципе, теперь кто угодно мог войти на территорию перуанского посольства и попросить политического убежища. Ситуация стала взрывоопасной. Эрнесто Пинто осмотрел свой маленький кусочек Перу на кубинской земле и прикинул, что он, вероятно, сможет разместить там тысячу — полторы тысячи человек.
Пришло почти одиннадцать тысяч.
Первая группа из тридцати хорошо одетых мужчин без багажа состояла из агентов Госбезопасности. Потом стали появляться, сначала немного неуверенно, а после в изрядных количествах, обычные кубинцы. Они хотели уехать. Никто из них не собирался в дальнейшем связать свою жизнь с Перу, да и у Перу не было возможностей позаботиться о них. Они хотели в США.
— Это наш шанс. Давай поедем и встанем в очередь, — сказала Миранда. Это было вечером 4 апреля.
— Не думаю, что у нас что-нибудь получится, — возразил я. — Правительство заявило, что ни один человек с территории посольства не получит разрешения на выезд.
