Конечно, все происходило не так уж просто. Мое возрождение было болезненным и долгим: миллиметр за миллиметром. Сдержанная и терпеливая Миранда даже не представляла, насколько хорошей акушеркой она была.

Нас многому научили, но забыли научить сомневаться. Кубинцы моего поколения почти не умеют сомневаться. Правды, которые нам вдолбили, были «научно доказаны». Не так- то просто найти аргументы против доказанного «научно», особенно когда наука тяжело доступна и расплывчата. Таким образом: научно доказано и является исторической необходимостью замена капиталистического общества. Промышленные рабочие — или крестьяне в нашем случае — с помощью революции получат контроль над средствами производства. Революционное правительство, состоящее из представителей народа, поведет нацию через труды и опасности к справедливому и бесклассовому обществу, точнее, к коммунизму. Все это мы знали наизусть. Это было почти банальностью. Просто как дважды два.

Разумеется, я был коммунистом. А кем же еще?

И вот когда зародилось сомнение, показалось, что зеркало треснуло. Я сам себя не узнавал. Действительность разбилась на осколки. Все перевернулось с ног на голову. Черное стало белым. Белое стало черным. Верх стал низом, а ночь — днем.

Выучить наизусть — это не то же, что понять. Поскольку я никогда не был великим толкователем теории марксизма-ленинизма, я никогда не был ее умным критиком. Возрождение — это дело личное, оно связано с простыми личными вопросами. Самыми важными из них были такие. Что же за человек был мой отец? Что он считал белым, а что черным? Почему поступил так, как поступил? Почему покинул Кубу в момент победы… а потом вернулся вместе с бандой контрреволюционных разбойников, принял участие в трагической, обреченной на неудачу попытке интервенции, был застрелен, как собака, и не осталось даже могилы, на которую победители могли бы как минимум пописать? Как он мог стать предателем?

— Ответ очевиден, — сказала Миранда. — Он сделал это, потому что любил свою страну.

Мы сидели в хвосте автобуса по дороге в Гавану и тихо разговаривали.

— Как ты можешь быть так в этом уверена? Ты никогда с ним не встречалась. Ты не знаешь, что за человек он был.

— Я знаю, что ты за человек, — сказала Миранда. — Не думаю, что твой отец так уж сильно от тебя отличался.

— Ты считаешь его патриотом? Я даже не уверен, являюсь ли сам патриотом. Сейчас, когда я обращаюсь к тому уголку сердца, где, как я знаю, находится любовь к родине, я ощущаю пустоту.

— И знаешь почему? Потому что нас учили, что патриотизм — это любовь к Фиделю. Возможно, мое сердце меньше твоего, но мне сложно найти в нем место для целого Фиделя, в солдатских сапогах, с сигарой и всем таким прочим. Не получается.

— Да, но теперь ты говоришь, что патриотизм — это ненависть к Фиделю. Ты сама себе противоречишь.

— Я так сказала? Не думаю, что я настолько категорична. Интересное слово — патриотизм. Слово, за которое люди могут умереть. Вот в чем ошибка пропаганды, как мне кажется. Они хотят, чтобы мы поверили, что в «Бригаде 2506» были только сынки богатых родителей и негодяи. Наверняка такие тоже были, так же как они были и в «Движении 26 июля[39]». Но люди не станут рисковать жизнью за табачную фабрику или цементный завод. Люди рискуют жизнью за идею. Отдающие приказы вполне могут бороться за сохранность своей собственности, но только те, кто сражается добровольно. Этого недостаточно. А настоящие негодяи никогда не рискуют жизнью ради чего бы то ни было.

Автобус подскочил на огромных ямах Национального шоссе, и головы сидящих впереди комично подпрыгнули над подголовниками кресел. Приближалась полночь, и большинство пассажиров спало. Мужчина на сиденье перед нами громко застонал. Мы с Мирандой пили маленькими экономными глотками воду из бутылки и разговаривали.

— Знаешь что, Миранда? — сказал я. — Когда я в юности думал о своем отце, то всегда вспоминал Хосе Марти. Я представлял себе, что это папа сидел на белом коне во время битвы у Дос-Риос, что в него угодила пуля и он погиб.

— Почему бы тебе не продолжать так думать? — сказала Миранда и тихо захихикала.

— Что?

— Ну разве нет исторических параллелей? Между безнадежной высадкой Хосе Марти и Плая-Хирон? Весь этот патетический героизм. Снова, и снова, и снова.

— В «Бригаде 2506» были американские марионетки, — сказал я. — Это не одно и то же.

— Не думаю, что они так относились к этой операции. Вспомни Фиделя — разве он сделал не то же самое? С восемьюдесятью двумя людьми в лодке, которая затонула! Это было еще безумнее.

— Ну… они же победили.

— Да, они победили. Но разве их мотивы становятся от этого менее пафосными? Это форма безумия преследует Кубу. И я думаю, твой отец стал одной из ее жертв. Таковы вы, патетические романтические мужчины.

— Патетические? Элемент безумия, с этим я соглашусь. А вот насчет «патетические» — не знаю. Не в этой связи.

— Рауль, можешь пообещать мне: что бы ни произошло, ты никогда не вторгнешься на Кубу? Ни в одиночку, ни вместе с бандой других поэтов и мечтателей, которые не знают, где у ружья зад, а где перед?

Я захихикал.

— Не уверен, что могу дать тебе такое обещание. Мы такие, какие есть. Это гордое наследие Марти.

— Я тебе руки выкручу.

— Ш-ш-ш, не так громко, — сказал я. — Ты разбудишь людей.

Но Миранда схватила меня за руку и завела ее мне за спину. Ну и сильной же она была! Я был вынужден дать обещание.

— А кстати, как тебе нравится то, как Фидель конфисковал твоего ненаглядного Хосе Марти? Нашего Хосе Марти? Мне кажется, это самая большая наглость. Все говорят о Марти как об «архитекторе революции» и тому подобное.

— Точно, — сказал я. — Марти же ясно говорил, что отвергает марксизм.

Это было головной болью для всех, за исключением самых преданных партийцев. С первого мгновения Фидель называл Хосе Марти «нашим апостолом», «архитектором революции» и никогда не упускал возможности выдать слова Марти за свои. Но это не могло изменить фактов: прежде всего Марти был националистом, но не марксистом. А во-вторых, он был глубоко религиозным человеком, возможно предтечей латиноамериканских «теологов освобождения». После смерти Марти на его ночном столике нашли как Библию, так и масонскую литературу. Поэтому использовать его имя с выгодой для марксизма и атеизма было непросто.

Но историю пишут победители, разве не так?

И когда кубинских школьников спрашивают, с какой целью штурмовали казармы Монкада, многие отвечают: для того, чтобы освободить Хосе Марти из плена. Если кто-то станет утверждать, что памятник Марти на площади Революции был воздвигнут режимом Батисты, детишки, без сомнения, донесут на него руководителю ближайшего КЗР как на человека, распространяющего контрреволюционную ложь. Но это тем не менее правда, и ирония заключалась в том, что огромный обелиск памятника Марти является копией рекламной колонны виски «Шенли» со Всемирной выставки в Нью-Йорке 1939 года.

Диктатор использует поэтов вместо ковриков у двери. Прошло немало времени, прежде чем я осознал, что тот Марти, которого я научился любить, не был попугаем Фиделя. И еще больше времени прошло, прежде чем я понял, что тот Марти, которого я научился любить, — тот, который говорил о свободе, достоинстве, справедливости и ненависти к тирании, — мог бы обратиться и к моему отцу и воспламенить