минут.

Когда я вернулся в гостиную, все те же пять мужчин сидели и смотрели телевизор. Матч должен был вот-вот возобновиться. Фотограф ушел. Я держался в стороне, считая минуты до того, когда смогу уйти. Гильермо Вера, питчер-левша «Индустриалес», испытывал терпение подающего «Сантьяго» Пепе Пачеко.

— Хорошего вечера, — сказал я.

— Удачи, Рауль, — ответил мужчина, говоривший со мной раньше. Единственный. Я не слышал ни одного имени и едва разглядел одно лицо. Они знали, что делали, кем бы они ни были.

Ты хочешь выбраться отсюда, Рауль? Я до сих пор не был уверен в том, чего хочу. Но, ожидая дальнейших событий, я рассказал обо всем Хуане. Осторожно, не касаясь деталей. Я не был уверен на все сто процентов, что могу доверять ей.

Ей это не понравилось. Хотя она никогда не говорила об этом прямо, я догадывался, что Хуана начала подумывать о свадьбе. В последнее время у нее начали проскальзывать кое-какие намеки, она говорила о чужих фантастических и романтических свадьбах и о местах на Кубе, которые ей хотелось бы посмотреть. Если она стремилась именно к этому, то мне лучше было уехать, и как можно скорее.

— Ты хочешь попытаться найти Миранду, — сказала она.

— Нет, — ответил я. — Если бы это произошло четыре или пять лет назад, я бы поехал искать Миранду. Теперь уже слишком поздно.

— А что тогда? Ты мечтаешь стать богатым?

— Я мечтаю стать свободным. Я хочу писать. В тридцать пять лет слишком рано бросать это занятие.

— Ты можешь писать и здесь. Наберись терпения — все изменится.

— В таком случае я вернусь. Тогда это не будет проблемой.

Сейчас же это проблема, и, возможно, именно сейчас у меня есть шанс выбраться отсюда.

— У тебя есть дочь, Рауль. Ты не забыл?

— Я не забыл. Но какой из меня отец?

— Ты очень хороший отец. Ирис любит тебя. Я тоже люблю тебя. Почему для тебя это не имеет значения?

Мы лежали в темноте и разговаривали. Хорошо, что я не видел ее.

— Неизвестно, выйдет ли из этого что-нибудь, — сказал я. — Но если выйдет, то я хочу, чтобы ты была к этому готова.

— Я не могу запретить тебе уехать, Рауль. Если тебе надо — уезжай. Я хотела бы, чтобы тебе было не надо, я ведь имею право это сказать?

— Я бы тоже хотел, чтобы мне не надо было уезжать. А ты можешь запретить мне уехать. Только скажи, что не хочешь брать ответственность за Ирис, и я буду вынужден остаться. Потому что я не могу взять ее с собой, во всяком случае пока.

— Зачем мне делать это? Она мне теперь все равно что дочь. Помнишь, я как-то просила тебя отдать мне Ирис? Ей тогда было шесть-семь месяцев. Вот я ее и получила. Ничто не могло принести мне больше счастья.

Какой же она была отважной, Хуана. В ее голосе я слышал и слезы, и скрип.

— Если скажешь «Останься», я останусь. И мы больше никогда не будем говорить об этом. Я в долгу перед тобой, — сказал я Хуане.

— Ты ничего мне не должен. Вернее, нет, ты должен вернуться, как только это будет безопасно. Чтобы Ирис тебя не забыла. Снова.

— Я вернусь, как только это будет безопасно. Но, возможно, не навсегда. Я обещаю. Этого достаточно?

— А с кем, по-твоему, я теперь должна заниматься любовью? Ты обязан найти мне другого мужчину перед тем, как уедешь. Такого же хорошего.

Я засмеялся.

— Это одно из самых простых заданий на свете, — сказал я.

— Ошибаешься.

Жизнь идет по кругу. Я не в первый раз лежал в постели с Хуаной и хотел, чтобы у меня появилось желание любить ее.

Каждый четверг я с жадностью набрасывался на почту, адресованную «составителю кроссвордов», но в следующий раз я получил известия от режиссера моего побега совершенно иначе и в другом месте. Однажды поздно вечером в пятницу я сидел в баре «Эль Кастаньо» и пребывал в состоянии блаженного одурения. Один из академиков, с которыми я общался в последнее время, пытался поддерживать дискуссию о Данте. Он считал, что его «Божественная комедия» содержала религиозную пропаганду и ее следовало запретить.

— Что вы такое говорите, они забыли запретить ее? — спросил я, а потом, извинившись, пошел пописать. Помню, я задумался, не провокатор ли он.

По дороге в туалет я встретил качающегося парня. Он сильно толкнул меня, так сильно, что я чуть не упал. Парень, естественно, был пьян в стельку.

— Смотри под ноги, клоун! — прокричал я ему вслед, но он пошел дальше и исчез где-то в зале. Я не видел его лица.

В тот вечер я был в светло-зеленой длинной guyabera[82] с карманами понизу. Как правило, в туалетах не бывает ни туалетной бумаги, ни полотенец для рук, так что, вымыв руки, я вытер их подолом рубашки. И в этот момент обнаружил что-то в своем кармане. Когда я уходил из дома, он был совершенно пуст.

Я просидел еще почти час в «Эль Кастаньо», не решаясь даже пощупать карман. Садясь, я чувствовал вес чего-бы-там-ни-было у своего бедра. Пачка свернутых бумаг.

Только вернувшись домой, я решился вынуть из кармана содержимое и рассмотреть его. Документы были перевязаны резинкой. Я мгновенно протрезвел. Там лежало короткое письмо, авиабилет и мексиканский паспорт. Паспорт выглядел не новым и принадлежал человеку по имени Томас Гутиеррес, родившемуся в 1950 году в Гвадалахаре. У него было мое лицо.

К паспорту была прикреплена деловая виза, выданная тому же Томасу Гутиерресу. На ней стоял штамп о въезде. Графа «выезд» была пуста. Такой же штамп стоял и в паспорте. Билет авиакомпании «Мексикана-де-Авион» был на рейс, вылетавший из Гаваны в международный аэропорт Бенито Хуарес в Мехико в ближайший понедельник. Утром.

Если все пойдет, как задумано, то мне оставалось прожить на Кубе меньше трех суток. Если что-то будет не так… я знал это наизусть: статья 216 и 217 Уголовного кодекса, «незаконный выезд», карается тюремным заключением сроком до трех лет. А в случае со мной, ранее осужденным, наверное, намного, намного больше.

В письме не было никаких инструкций. Там рассказывалось, чем Томас Гутиеррес занимался на Кубе: он продавал машины сельскохозяйственного назначения и провел большую часть четырехнедельного пребывания на Кубе, разъезжая по провинции Ориенте. Указывалось, с какими людьми он встречался, в каких гостиницах останавливался и так далее. За короткое время надо было выучить очень много. Я узнал, что мне потребуется багаж и что моя одежда должна быть как можно современнее. Вот это было проблематично.

Когда я разбудил Хуану и рассказал ей о том, что решение принято, я не услышал от нее ни мольбы, ни упрека. Она стала ураганом эффективности и решительности. В субботу Хуана привела в движение огромный механизм. Появилась одежда, правда разных размеров. Появился относительно новый и современный чемодан, который наверняка достался нам от семьи, имевшей родственников в Майами. Я не имею ни малейшего понятия о том, где и как Хуана добыла эти вещи. Взамен я должен был пообещать ей, во-первых, выслать немного денег, как только представится возможность, во-вторых, провести воскресенье с Ирис.

Я не возражал. Я так нервничал и был так напуган в то воскресенье, что отключиться от всего в обществе Ирис было единственным разумным решением. Я взял ее с собой на пляж, на Плая-дель-Эсте.