Хавиланды, был и вовсе старинный: Мани клялась, что подпись одного из ее пращуров стоит на самой Великой хартии. Уже то, что Уайатт женился на простолюдинке, оказалось для нее кошмаром. Но мы с Амосом были еще и пришлые, так что Пеннингтоны просто рвали и метали.
— Техас! — восклицала Мани, наморщив носик. — Но это же совсем другой штат!
И что на это возразишь?! Раз мы приехали из Техаса, здешним было наплевать, кем мы там слыли: богатеями, середнячками или голытьбой. Мои предки были спекулянтами, а Амос родился в семье хозяев ранчо. Но кого здесь интересовало, каким чудом Прэй выжили в битве при Аламо?! Нет, местных зазнаек, и в особенности Мани, волновали лишь их собственные предания и родословные. Чужие легенды их не заботили. И я не тратила времени на рассказы о Техасе, о нашем ранчо, о стадах и персиковом саде. Было ясно, что Пеннингтоны уже составили свое мнение о нас. Так оно и бывает в маленьких городишках: местные всем скопом травят пришлых.
Многие тогда спрашивали меня, зачем Руфи вышла за Уайатта Пеннингтона. Ради денег? Ради славных предков, подписавших Великую хартию? Кто же знает… Когда-то она так радовалась возможности породниться с шотландскими королями. Но по правде говоря, Руфи не была гордячкой. Ей нравилось мести полы, месить тесто для хлеба и открывать по утрам парники с помидорами. В шкафу у нее висело всего четыре платья, что казалось мне просто позорищем, а из украшений она носила лишь золотой крестик, рождественский подарок отца. В других краях и в другое время она бы стала отличной горничной или примерной монахиней, но в Таллуле ей было уготовано выйти за испорченного и богатенького юнца.
Мани просто из кожи вон лезла, чтобы оттянуть венчание, но оно-таки состоялось вовремя. После медового месяца она стала требовать, чтоб сын начал работать.
— Можешь помогать мне в закусочной, — от чистого сердца предложила Руфи.
— Терпеть не могу запах дрожжей, — скривился Уайатт.
— Придется привыкнуть! — Мани аж топнула ножкой.
— Меня от него тошнит, — скорчил он рожу.
— Тогда выбирай, — отчеканила Мани. — Можешь работать в магазине мужской одежды: ты ведь прекрасно подбираешь галстуки к парадным костюмам. Или я устрою тебя страховым агентом.
— Даже не знаю, что лучше. — Уайатт разглядывал свои ногти. — Ни то ни другое мне не нравится.
— Сынок, дело и не должно тебе нравиться. Думаешь, отцу по нраву управлять шерстобойней?!
— Ха, папаша ничем не управляет! Играет себе в гольф, вот и все дела.
— Как, насмехаться над отцом?! Ты просто позор всей нашей семьи, — завопила Мани, — я вычеркну тебя из завещания!
— Ну-ну, — хмыкнул Уайатт и вжал голову в плечи, ожидая материнского подзатыльника.
Мани заявлялась в гости каждое воскресенье, в тот единственный день, когда Руфи не работала, и руководила перестановкой мебели. Мне же было велено оставить молодых в покое и приходить пореже. И она вечно просила Руфи отпустить девочек пожить у нее. «Для меня это такая радость», — сюсюкала она, подталкивая малышек к выходу. При этом все три бросали на меня умоляющие взгляды. Элинор тогда было двенадцать, Фредди — девять, а Джо-Нелл — четыре.
Кончилось тем, что Джо-Нелл стала прятаться, едва заслышав голос Мани. И сколько ее ни звали, она не откликалась. В то время она еще плохо говорила, но слух-то у нее был отменный, и к этой гостье она не выходила. Однажды ранним февральским утром я обнаружила ее за книжным шкафом. Голубые глазки пристально смотрели на меня. «Не бойся, деточка, — сказала я ей. — Мани уже ушла».
Джо-Нелл тут же вылезла из-за шкафа.
— Хоцу пить, — сказала она.
— Идем-ка на кухню, я приготовлю тебе чашечку шоколада.
Я усадила ее за стол. Подняв чашку, она отпила глоточек и отставила шоколад в сторону.
— Гояцо, — пояснила она.
— Джо-Нелл, лапушка, — спросила я, — отчего ты не любишь Мани?
— Кись-Ма, — ответила она.
— Киска? — удивилась я.
— Нет. Кись-Ма, — поправила она. — Джоуней бо-бо.
«Джоуней» она называла саму себя, а «бо-бо» означало «больно».
— Тебе там делают больно? — Я старалась говорить тихо, чтоб не напугать ее.
Она кивнула.
— Но как?
— Кись-Ма, — твердила она и, задрав платьице, указывала на попку. Бог его знает, что такое «Кись-Ма», но явно ничего хорошего. И все же Мани как-никак была президентом клуба воспитателей. Просто не верилось, что она может мучить ребенка. Я рассказала об этом Руфи, и та пообещала разузнать, в чем дело. А жизнь между тем шла своим чередом. Элинор отсадили на заднюю парту, и оказалось, что ей нужны очки. Фредди выиграла олимпиаду штата по химии. Джо-Нелл захворала какой-то болезнью легких, кажется гистоплазмозом, — в общем, той, которой болеет каждая вторая девочка в Теннесси. В результате она пролежала в постели все лето.
А два года спустя Уайатт влюбился в стриптизершу. Разумеется, Руфи и понятия об этом не имела, а меня все это просто изумило. Казалось бы, чего еще надо для счастья: этот домик, где пахнет сладкими пирогами и плюшками с корицей, где в спальне лежит одеяло с электроподогревом, на окнах колышется белый тюль, а из-за венецианских жалюзи доносится запах реки. Одному богу известно, чего здесь не хватало Уайатту Пеннингтону.
Стояло лето семьдесят второго. В тот памятный день мы с Руфи сидели на кухне и резали лук с сельдереем для картофельного салата. Уайатт ввалился с черного хода, весь красный, с остекленевшим взглядом. Я сразу поняла, что он пьян, но Руфи так завертелась, что даже не заметила. Она глянула на него сквозь бегущие из-за лука слезы и, не выпуская ножа, помахала ему рукой. Уайатт, должно быть, не так ее понял и опрометью понесся наверх. Руфи озадаченно посмотрела на меня, а затем отложила нож и побежала за ним. Через минутку-другую я отправилась следом.
Она стояла в дверях и смотрела, как Уайатт собирает вещи, бегая от шкафа к кровати. Даже не зная, куда он едет, я знала, что сборы будут долгими: Уайатт просто обожал шикарно одеваться. Два раза в год Мани нанимала портного, и тот шил ему костюмы, рубашки и жилетки. Что до галстуков, то их привозили аж из самого Нью-Йорка.
— Ну скажи мне, Уайатт, — умоляла Руфи, — почему ты уезжаешь?
— А то ты не знаешь! — Он обернулся и уставился на нее. — А кто только что лил слезы и грозил мне ножом?!
— Я просто резала лук, — изумилась она.
— Ах вот оно что! — Он выдвинул ящик с бельем и вытащил аккуратную белую стопку.
— Уайатт, посмотри на меня. Ты чего-то не договариваешь.
— Я ухожу.
— Это я вижу. Но
— Я еду в Нашвилл, — буркнул он, вытаскивая охапку трусов.
Повисло напряженное молчание, словно он грязно выругался.
— А туда-то зачем? — прошептала Руфи.
— Затем, что я люблю Бетти Джун Прайс.
— Что-что? — У Руфи округлились глаза.
— Ей двадцать девять лет, и она — танцовщица, — пояснил он.
— Двадцать девять? Черта с два! — хмыкнула Руфи. — Она тебе врет.
Уайатт оторвался от вещей и глянул на Руфи:
— Ты ее даже не видела.
— Но могу себе представить. — Она скрестила руки на груди.
— А мне плевать, сколько ей. Она красавица. — И, щелкнув замками, Уайатт захлопнул свои синие чемоданы фирмы «Самсонайт». — А остальное неважно.
— А раньше ты меня считал красавицей. — Глаза Руфи наполнились слезами.
