потерял голову от художницы-лактовегетарианки. Я вспомнила нашу с ним первую зиму на полуострове. Мы тогда отправились в Пунта-Приету и заночевали в палатке. Спать мешали дыхание китов, тявканье койотов и неумолчный лягушачий хор. Но я просто влюбилась в Сан-Игнасио, в его пруды, рощи финиковых пальм и заросли дикого винограда. Обучая меня определять местонахождение кита, Сэм показывал, как наблюдать за водой. Даже если кита не видно, есть целый ряд безошибочных признаков его присутствия. Во-первых, надо прислушиваться к «хлопкам», возникающим от контакта горячего дыхания кита с холодным морским воздухом. При каждом выдохе раздается похожее на взрыв «у-уш», от которого вечером становится не по себе. Во-вторых, нужно искать нечто вроде масляных пленок, возникающих на воде от работы хвостовых плавников. Но теперь я старалась припомнить, не замечала ли каких-либо примет, проясняющих отношения Сэма и Нины. Все это меня страшно расстроило.
Спустя минуту он произнес:
— Фредди, ты что-то не особо разговорчива.
— А о чем мне говорить?
— Ты что, сердишься?
— Я? С чего бы вдруг? — Я рассмеялась. — Ты ведь всего-навсего идешь на ужин со своей белобрысой ассистенткой. Чего тут сердиться?
Теперь настала его очередь помолчать.
— Это всего лишь ужин, — сказал он.
—
— Я могу не ехать, если тебя это так злит.
— Нет, что ты! Развлекайся. — Я снова закусила большой палец.
— Но это же не свидание.
— Разумеется, нет.
И мы продолжили молчать в трубку, думая каждый о своем. Тут мне пришло в голову, насколько глупо вести подобный разговор по междугородней связи. Пока я подыскивала, что сказать, Сэм кашлянул, прочищая горло. Мне пришлось сдержаться, чтоб не спросить, не простыл ли он.
— Позавчера рядом с островом Нативидад я не видела никакой акулы, — сказала я исповедальным тоном, — там был кит.
— Серый?
— Да.
Последовала длинная пауза.
— Он задел тебя?
— Нет, просто ударил хвостом по воде, и меня откинуло волной.
— Но я не видел завихрения.
— Возможно, ты не смотрел на воду.
Последовала еще одна пауза.
— Но почему ты ничего мне не сказала?
— Потому что Нина издевалась надо мной.
— Разве?
— Вот видишь! Ты совершенно невнимателен. Просто ненавижу эту мужскую рассеянность.
— Я ничуть не рассеян. Кажется, это ты напоролась на кита, а не я!
— Да, но на крючок-то попадешься ты.
— Что?
— Да так…
— Так значит, ты злишься!
— Вовсе нет.
— Не надо, милая.
— Все, мне пора, — сказала я.
— Стой! Я позвоню тебе завтра.
— Из Санта-Росалии? — ядовито усмехнулась я.
— Где буду, оттуда и позвоню, — голос у него был то ли усталый, то ли раздраженный — не видя его лица, определить сложно. В это время года с утра до вечера дует северо-западный ветер, от которого у меня воспаляются глаза и портятся нервы. Я подумала о Санта-Ане, ветре, который свищет в ущельях Южной Калифорнии, временами набирая ураганную силу. Этот знойный сухой ветер налетает в конце лета и стихает осенью, но я слыхала, что иногда он поднимается и зимней порой. Сэм рассказывал мне, что зимой 1967 года, за несколько месяцев до «лета любви», из-за этого зловредного ветра в горах Сан-Габриэль полыхали ужасные пожары. И теперь я невольно подумала, не воет ли уже пламя в глубине каньонов, направляясь к Нижней Калифорнии и неся мне беду.
Я выплеснула остатки кофе в раковину. Было слышно, как Элинор в гостиной кромсает какие-то новые газеты. Ее ножницы то поскрипывали, то замолкали — в эти моменты она, несомненно, вклеивала вырезки в свой альбом. Эти звуки стали раздражать меня, и я отправилась наверх.
Я заглянула в старую комнату Джо-Нелл: стены оклеены серовато-зелеными обоями, на окнах соломенные жалюзи. Железная кровать выкрашена в белый цвет, а лежащее на ней пушистое одеяло в полоску небрежно скомкано, словно сестрица только что встала с постели. Все стулья и велотренажер завалены одеждой. Отовсюду торчат пачки печенья «Гурме» и бутылки из-под диетической колы. Дорожка из шелковых чулок ведет к платяному шкафу, битком набитому платьями и свитерами, пестрые слои которых напоминают «многоэтажный» бутерброд со сладким перцем. Музыкальный центр стоит прямо на полу среди кучи компакт-дисков.
Я подошла к мраморному туалетному столику и увидела телефонную книжку, открытую на букве «Б». Там значились Эдди Баскум, Ронни Белл, Карл Бауман и Джо Рэй Браун, а остальные имена были вычеркнуты лиловыми чернилами. Я провела рукой по мраморной крышке. Между бутылочками с лаком для ногтей и тюбиками с румянами примостился винный бокал. Подняв его, я увидела кружившую внутри диковинную золотую рыбку. Держать бедняжку в неволе — как это похоже на Джо-Нелл! В детстве она ловила светлячков в банки из-под майонеза, а теперь охотится на мужчин. Но они ведут себя в точности, как прежде букашки: либо удирают на волю, либо умирают. Я поднесла бокал к свету. Он был узенький, похожий на тюльпан — и как это рыбка в нем выжила?! Я поискала глазами какую-нибудь крупную миску, но ничего не нашла. Понося своих полоумных сестер, я отнесла бокал к себе в спальню, где на чугунной подставке журчал старинный аквариум. Казалось, он бурлит уже сотню лет, словно какой-то заколдованный котел. Я установила его лет двадцать назад; неудивительно, что водоросли так сильно разрослись и уже вовсю карабкались вверх по стеклянным бортикам. В его сумрачной глубине стоял сундучок с кладом, который открывался и закрывался, как ракушка, выпуская при этом мириады пузырьков. Я опустила бокал в воду, и рыбка уплыла.
На ночь я надела Минервину фланелевую ночнушку, светло-бежевую в фиолетовый цветочек. В моей старой спальне все было так же, как в тот день, когда я уезжала. Из соснового книжного шкафа торчали учебники по биологии, а стены были абсолютно голые, без единого постера или фотографии. По обе стороны от складной кровати стояло по торшеру. Окна выходили на Ривер-стрит, причем портьер на них не было, а только пыльные венецианские жалюзи. Сэм сказал бы, что это комната буддистки.
Садясь на пуховую перину, я почувствовала, что ужасно тоскую по нему. Я твердила себе, что на меня просто действует холодный ветер с гор — по всей видимости, близкий родственник ветров из Санта- Аны. Мне страшно хотелось позвонить ему в Мексику; уже сам звук его голоса напомнил бы мне, что мир гораздо шире Таллулы.
И я сосредоточилась на мыслях о Северной Калифорнии. Для меня это как чтение мантр; воспоминания о Дьюи успокаивают не хуже пения «ом». Тамошний климат далеко не сахар: дожди зимой, туманы летом и в любое время года землетрясения. Но мне-то нравятся бури и все прочие ненастья: они служат благовидным предлогом для того, чтобы валяться в постели, читать триллеры и детективы, дремать у окна и слушать завывание ветра. Иногда балки перекрытий начинают скрипеть, и я вспоминаю про «Мисс Фредди» и наши поездки на юг.
Ранчо мистера Эспая стоит у самого берега Тихого океана, прямо на прибрежных скалах. Поросшая травой тропинка, длиной всего в полмили, ведет к лодочному сараю, в котором мы храним каноэ, байдарку