подряд – арбалетчиков, неумелого лекаря, черта Гайно, а Кондрад вполголоса обещал что-то кровавое моим тюремщикам и мучителям.

– Вы готовы, Ваше Величество? Держите крепко за плечи, не позволяйте шевелиться.

В мозгу взорвался фейерверк боли. Мне хотелось вскочить, спрятаться и заскулить, но я лишь рвалась из сильных рук и скрипела зубами. В губы ткнулось что-то твердое:

– Закуси дочка, иначе зубы покрошишь.

И я вцепилась зубами в дерево, пытаясь перебороть себя и не завопить во весь голос, прося пощады. За меня завопил Властелин:

– Где твое сострадание, Цесариус, дай ей что-нибудь от боли, облегчи муки!

Тихий, несчастный голос алхимика:

– Я не могу. Средство не поможет сейчас, а вторая порция подействует намного слабее. Как только я закончу обработку, сразу же напою настоем и девочка будет спать.

Эпицентр боли переместился на бедро. Сколько можно издеваться надо мной? Я уходила, возвращалась и опять уходила. Мне не было места ни там, ни здесь. Боль выворачивала суставы, дробила кости, вытягивала жилы, сводя мышцы судорогой. И вдруг все закончилось: на кожу наносили прохладную мазь, убирающую огонь. Чья-то рука приподняла голову, и меня попросили:

– Отдай кляп. Все закончилось. Тебе пора пить лекарство.

С неимоверным трудом разжав сведенные челюсти и вытолкнув деревянный кляп, я проглотила горьковато-терпкую жидкость. Через несколько минут стало легче.

– Ваше Величество, перенесите девочку в соседнюю комнату.

– Почему я не могу отнести ее в нормальную, удобную спальню?

– В ближайшие пару дней мне придется находиться рядом с ней недалеко от лаборатории. Я буду наблюдать за процессом и проверять состояние больной каждые пару часов. Если будут изменения, я смогу варить новые лекарства.

Меня положили на кровать. Отступила боль, сдавая привычные позиции, на смену ей приходил сон. Уже засыпая, я почувствовала нежное прикосновение губ ко лбу и услышала:

– Ты поправишься, Илона.

Сильно на это надеюсь. У меня осталось несколько дел, а я не люблю оставлять за спиной должников.

Солнечный лучик проник сквозь дырочку из небрежно занавешенного окна в маленькой захламленной комнатушке и нахально пощекотал лицо. Я тихонько чихнула и проснулась. Попытавшись укрыться от солнечного зайчика, я повернула голову и заметила лекаря. Он сидел за столом в противоположном от окна углу и увлеченно корябал гусиным пером по бумаге. Разглядывая спасителя, я оценила свое физическое состояние и с каждой минутой мое удивление росло. Тело, туго запеленатое во что-то мягкое и влажное, безбожно свербело, ломило, но не болело. Фантастика! Правда, донимали жуткая слабость и лень, малейшее движение сопровождалось головокружением и отнимало кучу сил. Но по сравнению с предыдущим самочувствием – это была такая малость! Единственная помеха, смертельно хотелось почесаться во всех местах сразу и немедленно, и я начала ерзать на постели, стараясь хоть как-то облегчить непрекращающийся зуд. На мои бесполезные усилия обратили внимание. Подойдя к постели, алхимик строго глянул на несчастную меня и объяснил:

– Деточка, это для вашей же пользы. Придется потерпеть. Вы же не собираетесь носить на теле жуткие келоидные рубцы до конца дней своих?

Естественно, мысль обзавестись столь экстравагантными дополнениями к внешности, надо заметить, и без того посредственной, меня вовсе не радовала. Поэтому я отрицательно затрясла головой и выдавила:

– Не собираюсь.

Старичок потер сухонькие ладошки и возрадовался, будто я согласилась предоставить ему чемодан с миллионом 'зеленых' и вертолет в придачу:

– Чудесно! Замечательно! Я счастлив иметь такую разумную и понимающую пациентку!

Вылив на меня ушат патетики, алхимик пощупал лоб, зачем-то оттянул нижнее веко, посчитал пульс и спросил:

– Как вы себя чувствуете?

– Достаточно хорошо, если не считать зуда по всему телу, – четко проинформировала я лечащего врача. – Как долго я здесь нахожусь?

– Две недели с того момента, как их Величество принес вас ко мне,- не переставая меня исследовать, ответил Цесариус.

Сколько? Две недели? Ничего себе, провалялась… И тут, кое-что сообразив, подозрительно поинтересовалась:

– А почему мне есть совсем не хочется? На какой диете вы меня держали?

Старичок терпеливо разъяснил:

– Вас поили густым мясным бульоном на травах и сладким чаем три раза в день для придания сил.

Бульон – это хорошо, это я люблю. А… Ой, мамочки! У них же памперсов нет, я что, все под себя? Какой ужас! Надеюсь, медперсонал женского пола был? Спрашивать уже боюсь.

Лекарь вернулся к заваленному бумагами столу и принялся смешивать жидкость в стаканчике, методично отмеривая из разных емкостей ингредиенты. Мне захотелось сказать то, с чего, по идее, я должна была начать разговор:

– Спасибо, Цесариус, и прошу у вас прощения.

На меня уставились, пытаясь сообразить, о чем это я:

– За что 'спасибо' и 'простите'?

Не думала, что сумею так смущаться:

– Спасибо за спасение жизни и простите за кражу ваших препаратов.

– Так это были вы! Но как? Ах, да, их Величество поведал мне сию занимательную историю. Весьма, весьма любопытно! Если вас не затруднит, то когда-нибудь в будущем при наличии у вас свободного времени и желания, не соизволите ли поведать мне приключившееся с вами в подробностях? – затараторил алхимик.

Скорбная на голову, из всего вышеуказанного я поняла лишь, что меня по каким-то неведомым причинам называют на 'вы' и просят рассказать о приключениях, ежели на то будет мое высочайшие соизволение. Нифига себе, крендели!

– Цесариус, а с какой стати вы мне 'выкаете'?

Старик замер в изумлении и попытался обосновать:

– Но, как же? Вы же с их Величеством… Их Величество просил…

Доводы показались мне неубедительными, и я их решительно отмела:

– Значит так, к их Величеству я не имею ни малейшего отношения – это раз. Вы намного старше меня – это два. Следовательно, я говорю вам 'вы', а вы мне 'ты' – это три. Договорились?

Неожиданно Цесариус широко улыбнулся, показав необычно крепкие и белые для своего возраста зубы:

– Как скажешь, Илона, как скажешь.

Ну и славненько! Теперь можно и поспать с чистой душой и спокойной совестью, но тут мне задали крайне каверзный вопрос:

– Их Величество в курсе того, что он не имеет к тебе 'ни малейшего отношения'?

Откуда ж мне знать, в курсе он или нет? То, что мне, умирающей, примерещилось – бог его ведает, как там на самом деле было. Да и какая разница? В мои далекоидущие планы не входит выяснение непонятных подробностей, на очереди крупномасштабные действия:

– Это его личные проблемы,- поведала я собеседнику, который вдруг хлопнул себя по лбу:

– Забыл совсем, тебя же посетитель ждет. Почитай, каждый божий день приходит и о состоянии справляется. Кайлом зовут. Знакомый, что ли?

Откуда у меня могут нарисоваться здесь знакомые? Имя тоже ни о чем не говорит. Ну, если ожидает…

– Пускай заходит.