– Справились, трусы! Четырнадцать мужиков на одну…

Докончить не успела, получила удар по затылку – и пришла вязкая темнота.

Сознание не имело ни малейшего желания присоединяться к телу, сообщая, что дураков тут нет, ему и снаружи не кисло. Тело не сильно-то и уговаривало, поскольку, приблизившись, сознание приносило только боль. Нет, боль, холод и какое-то странное покачивание. Я не мешала спорам между ними, попросту плывя на волнах из болезненной мари – вверх, вниз, вверх, вниз. Мне чудилось: 'скрип-скрип, скрип- скрип', порой перед глазами мелькали металлические прутья, но все видения сносило волной муторной боли и опять вверх-вниз, вверх- вниз…

Реальность дрожала и двоилась. Мне то безумно хотелось согреться, и я стучала зубами, как волк из детской сказки, то изнемогала от невозможного, невыносимого жара. Тошнило. На голове и глазах – толстая льняная повязка. Ее иногда снимали, иногда завязывали глаза по-новой.

Время от времени меня поили какой-то горькой дрянью, укутывали в теплую меховую доху и делали перевязки, намазывая раны сильнопахнущей темной мазью, похожей на деготь. Мне было дурно, так дурно, что я потеряла всякий стыд, отдаваясь в чужие руки. Видела лекаря через раз, и только руки, бережно опутывающие меня новыми чистыми бинтами. Скрип- скрип, скрип- скрип…

Отупляющая повторяемость – боль, жар, холод и руки. Горький напиток, несущий желанный покой, мирное забытье без мутных огненных кошмаров и вновь всплески боли от заново перевязываемых ран. И над всем этим невыносимо болела голова…

Очнулась я от промозглого холода и сырости, пропитавшей до самых костей. Где я? С трудом приподнявшись на локте здоровой руки, разглядывала необычайно 'дружественную' камеру без окон, с мокрой слизью на стенах. Попутно обнаружила дополнительные украшения на руках и шее. Выполнил-таки обещание – посадил в клетку, снабдив кандалами и ошейником. Слово сдержал, хвалю. Долг платежом страшен.

Подползла к стене и, облокотившись спиной, внимательно изучила кандалы. Подстраховался гад, клепанные надел. В сущности, и эта модель не проблема, вывихнула палец и свободна. Голову тоже вывихнуть? Умеет мужчина отомстить с размахом. Это ж не полениться надо было, чтоб цепи на кольцах вверху закрепить под самым потолком. Хех, тренажер 'стройная фигура за пятьдесят минут'! Вляпалась я по самые гланды и выхода не вижу. При самой бурной фантазии, даже чудесным образом избавившись от внушительного панковского набора, ногтями мне путь наружу не проковырять и продраться сквозь завалы не получится – плечо и бедро болят острой колющей болью.

Хороша я буду, свалившись в обморок на броске через плечо. Погодите ребята, счас полежу, отдохну и добью к чертовой матери. Эй, интуиция, как мыслишь – подождут? И я о том же. Блин, почему при рождении мне никто не сказал, что кроме интеллекта нужно прокачать удачу? Ужасающее упущение. Хрен с ним, вот пахнет от меня ароматом помойки – это да, одежда в крови, грязи, местами порвана, раны старыми, испачканными повязками замотаны, но хоть замотаны. Вместо волос колтун. Бомжатник на выезде. К месту, кто спер мою любимую бандану на сувениры?

За дверью послышались гулкие шаги и металлический лязг. О, у меня посетитель, а гостей радушной хозяйке этого 'великолепия' принято встречать стоя. Но я не вскочила сразу – не смогла. Обессиленная, присела с трудом, со скрипом зубов, но присела, а потом подтянулась на цепях дрожащими, неверными руками и перевалилась на каменную лавку. Все ж не на полу. Потом, захватив цепи, оперлась руками и попой о выступ на стене и встала на подкашивающихся ногах.

Почти встала. На самом-то деле, я почти сидела на этом выступе, понимая – упаду, второй раз не подняться.

Бьющий по ушам скрип двери, и в проеме нарисовался горилообразный дядечка, заросший по макушку черной шерстью и с удивительно добрыми маленькими глазками. Он протопал ко мне:

– Ожила? Ну и славно. Надоть хозяину сказануть. Накось, подкрепись, – и сунул в руки глиняную кружку с водой и ломоть хлеба. Спаситель! Лишь только сейчас я поняла, что умираю, хочу пить. Чуть не засмеялась. Я и так умираю. Почти наверное умру с ранами в средоточии сырой инфекции. Тут не то что ранения – укола иглой хватит, чтобы схлопотать заражение и в течение максимум недели отправиться к праотцам. Значит, можно себя не беречь. Будем куражиться по-полной.

Выхлебав воду до дна и вернув посудину, я покрутила хлеб в руках и отложила. Чувства голода не беспокоило. Тюремщик осуждающе покачал головой, и, направляясь к выходу, сказал:

– Ты это, не фордыбачься, тута тобе на сутки. Лопай, копи силушку, хозяин-то у нас лютой.

Какая исчерпывающая характеристика: 'лютой хозяин'. Что ж подождем, делать все равно больше нечего. В моем 'гранд-отеле' нет ни окон, ни часов, и ход времени определить тяжело. Сколько прошло минут или часов, пока снова не раздался звук шагов, сказать невозможно даже приблизительно.

'Какая я популярная, все ходят и ходят', – хрипло посетовала я, приподнимаясь на цепях с каменной лавки и пережидая приступ головокружения. На этот раз ко мне пожаловал симпатичный подтянутый мужчина, если кому, в отличие от меня, нравятся блондины лет тридцати-тридцати пяти, с очами голубого цвета и разряженные, как петух. Никакого минимализма в украшениях – 'все свое ношу с собой'. 'Петух' танком пер ко мне, потирая миниатюрные ручонки:

– Рад, что ты очнулась.

С чего бы? Сияет, словно 'лампочка Ильича' в период электрификации всей страны. Ему тоже, что ли, патрон вкрутили или два провода подсоединили сами знаете куда?

– Ты кто, попрыгунчик? – стала допытываться я.

Раздулся тетеревом на токовище, грудь колесом выкатил… Зря старался, кстати, до Иалониных размеров ему, как до Китая из Европы на трехколесном велосипеде катить… Бровки грозно сомкнул:

– Как ты смеешь, шлюха, разговаривать со мной в подобном тоне? Я хозяин замка и окрестных земель, лорд Гайно!

Ясненько. То, которое не тонет. Учту. Стоп. Хозяин? А где Кондрад? Неужели продал меня ЭТОМУ? Как этот козлик меня обозвал? Каркнула:

– Но-но, огрызок племенной аристократии, давай полегче на поворотах, я тебе не давала, чтоб меня оскорблять.

Его перекосило. Может, добьет сразу, и не придется устраивать этот никому не нужный цирк? Мужик покраснел, запыхтел, кажись – дым ушами выходить стал. Жиденький тип ногами затопал, схватился за штаны и заверещал:

– Я сей же час исправлю это упущение и устрашу, а следом приведу тебя, мерзкое плебейское отродье, к покорности!

Это он о чем гуторит? Это он моего папу оскорбляет?

– Чем ты можешь меня испугать, ошибка козлиного ДНКа?

– Я покажу тебе, сука, главное грозное оружие дома Гайно, не знающее поражения и устрашающее всех, кто его видел! – и развязал штаны.

Я, ожидавшая почти в нетерпении демонстрации разрекламированного экспоната из кунсткамеры, увидела ЭТО и заржала во весь голос, не обращая ни малейшего внимания на боль и тошноту. В пересохшем горле словно черти драли, треснувшие губы просили влаги. Неважно. Сегодня мы развлекаемся.

Бог оштрафовал моего обидчика еще при рождении и поступил совершенно правильно:

– Если ЭТО главное оружие твоего дома, то подавай-ка ты, мужик, на разоружение!

В спешке завязав довольно-таки непрезентабельные штаны, лордик хватил меня кулаком с размаха в скулу. Я покатилась с лавки, упав навзничь. На полу он стал добивать ногами, а довольно быстро утомившись, взялся за кнут, крича:

– Я научу тебя покорности и поставлю на колени. Проси пощады и признай меня господином!

– Пошел ты, мразь! – почти шептала я разбитыми губами. – Не дождешься! И передай своему хозяину, что Илону можно сковать и продать, а вот купить попробуй… Никогда и ни перед кем! Не буду рабой! – срывался хрип с разбитых губ. Капризное сознание в этот раз уперлось и не спешило делать мне ручкой, боль в ребрах была дикая, но гордость не сдавалась. Наконец пришло долгожданное забытье и темнота.

Мой персональный палач приходил каждый день с одним и тем же требованием – покориться, и получал один и тот же ответ – никогда. Я близко познакомилась и с плетью, и с розгами, и с кнутом. На теле не